Около полуночи я иду обратно в большую залу и беру у Атти в библиотеке «Азбуку яхтсмена», «От носа до кормы» и «С наветренной и подветренной стороны». Довольно жуткие названия, к Атти они не подходят тоже. Я выудила еще одну книгу — «Узлы, сплесни, снасти», вот это, кажется, как раз для меня, «книга не ставит себе целью… излагается с такой же систематической ясностью… легко доступное руководство для изготовления узлов, от простых беседочных до шкотовых и стопорных». Я читаю легко доступный учебник для новичков. Таблетку снотворного я уже приняла. Что у меня получится, если я только сейчас начинаю? Когда я смогу уехать и как? Здесь я могла бы быстро научиться водить парусник, но не хочу. Я хочу уехать, не думаю, что мне еще понадобятся какие-нибудь из этих понятий, которые я должна усвоить и помнить всю жизнь — дифферент, дифферентовать, менять осадку. У меня еще никогда не слипались глаза при чтении, не слипнутся и сейчас. Мне надо домой.
В пять часов утра я прокрадываюсь в залу к телефону. Не представляю себе, как я смогу оплатить Антуанетте эту телеграмму, раз ей вообще нельзя об этом знать. «Прием телеграмм, ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа…» Я жду, курю и жду. В телефоне что-то щелкает, молодой, живой женский голос спрашивает: «Фамилия абонента, пожалуйста, номер?» Я боязливо, шепотом называю фамилию Альтенвиль и их номер телефона, девушка сейчас позвонит, при первом звуке я хватаю трубку и шепчу, чтобы в доме никто меня не услышал: «Д-р Малина, Унгаргассе, 6, Вена III». Текст: «Прошу срочно телеграфировать срочность возвращения Вену тчк приеду завтра вечером тчк привет…»
Телеграмма от Малины приходит утром, Антуанетта очень занята и рассеянно удивляется, в Зальцбург я еду с Кристиной, которой хочется совершенно точно знать, как все было у Альтенвилей. Говорят, Антуанетта стала настоящей истеричкой, совсем сбрендила, сам Атти милый, умный человек, но эта женщина в конце концов доведет его до полного сумасшествия. «Да что ты, говорю, я ничего такого не заметила, мне бы это и в голову не пришло!» Кристина говорит: «Конечно, если тебе приятнее у таких людей, мы ведь, само собой, тебя пригласили бы, у нас бы тебе действительно было покойно, мы живем ужасно просто». Я напряженно смотрю на дорогу и не нахожу, что ответить. «Понимаешь, — объясняю я, — ведь Альтенвилей я знаю очень давно, да нет, дело не в этом, я их очень люблю, нет, они совсем не утомительны, как это — утомительны?»
Всю дорогу я нервничаю, едва не плачу, должен же когда-нибудь показаться этот Зальцбург, осталось всего пятнадцать километров, всего пять километров. Мы стоим на перроне вокзала. Кристина вдруг вспоминает, что ей надо еще с кем-то встретиться, а до этого сделать покупки. Я говорю: «Иди, ради Бога, ведь магазины сейчас закроются!» Наконец я остаюсь одна, нахожу свой вагон; эта женщина все время себе противоречит, я противоречу себе тоже. Почему я до сих пор не замечала, что больше почти не выношу людей? Когда это началось? Что со мной стало? В отупении я проезжаю Атнанг-Пуххайм и Линц, в руке у меня мотается туда-сюда книга: «Ecce Homo»[58]. Надеюсь, Малина будет меня встречать, но никто меня не встречает, и мне приходится звонить по телефону, я не люблю звонить с вокзалов, из телефонных кабин или почтовых отделений. Особенно из кабин. Должно быть, я когда-то побывала в тюрьме, я не могу звонить из кабин-камер, но из кафе не могу теперь тоже, из квартир друзей — тоже, когда я звоню, я должна находиться у себя дома, и чтобы никого поблизости не было, разве что Малина, потому что он не слушает. Но это совсем другое. Я звоню из кабины на Западном вокзале, потея от агорафобии. Только бы это не сделалось со мною здесь, я же сойду с ума, только бы не здесь, в кабине.
Алло, это я, большое тебе спасибо
Но ведь я могу приехать на Западный вокзал только в шесть
Пожалуйста, приезжай, умоляю, уйди пораньше
Ты же знаешь, что я не могу, я могу только
Ладно, не беспокойся, я уж как-нибудь сама
Нет, послушай, что с тобой, какой у тебя голос
Да нет, ничего особенного, не беспокойся, я же тебе говорю
Не надо ничего усложнять, возьми такси
Значит, сегодня вечером мы увидимся, ты будешь
Да, вечером я буду, мы непременно увидимся
Я забыла, что у Малины очередное дежурство, и беру такси. Кому сегодня опять хочется видеть этот проклятый автомобиль, в котором был убит в Сараево эрцгерцог Франц-Фердинанд, и окровавленный мундир убитого? Надо мне заглянуть в книжки Малины: легковой автомобиль марки «Греф-и-Штифт», допуск к эксплуатации АШ-118, кузов «дубль-фаэтон», число цилиндров — 4, с внутренним диаметром 115 мм, такт двигателя — 140 мм, мощность — 28/32 л. с, мотор № 287. Задняя стенка машины повреждена осколками бомбы во время первого покушения, на правой стенке видно сквозное отверстие от пули, которой была убита эрцгерцогиня, слева у ветрового стекла прикреплен штандарт эрцгерцога, бывший при нем 28 июня 1914 года…
С каталогом Военно-исторического музея в руках я обхожу комнату за комнатой, квартира выглядит так, будто в ней месяцами никто не жил, ведь когда Малина остается один, беспорядка нет нигде. Если Лина по утрам часто бывает одна, то все, что напоминает обо мне, исчезает в шкафах и ящиках, ни на что не садится пыль, — только с моим появлением, всего за несколько часов, снова набирается пыль и грязь, и вот уже повсюду разбросаны книги, валяются бумажки. Но пока еще ничего не валяется. Перед отъездом домой я оставила Анни конверт для почты, которая, возможно, придет в Санкт-Вольфганг на мое имя, это будет цветная открытка, а значит, ничего неожиданного, и все же эта открытка мне нужна, чтобы я могла здесь, дома, положить ее в ящик, к письмам и открыткам из Парижа и из Мюнхена, поверх письма из Вены, посланного в Санкт-Вольфганг. Не хватает только Мондзее. Я сажусь к телефону, жду и курю, набираю номер Ивана, пусть у него там звонит, он еще много дней не сможет мне ответить, а я еще много дней смогу ходить по вымершей, раскаленной Вене или сидеть здесь без дела, с отсутствующим видом, мой дух отсутствует, что значит отсутствие духа, где дух витает, когда он отсутствует и его нигде нет, ни внутри, ни снаружи, дух здесь отсутствует повсеместно, я могу садиться, где хочу, могу ощупывать мебель, я могла бы радоваться тому, что сбежала и опять живу в отсутствии. Я возвратилась в мою страну, которая отсутствует тоже, — в герцогство Сердца, где я могу приютиться.