Единственной реакцией Джонни была боль, как только наркотик начал действовать, внутри его черепа что-то взорвалось.
Бенджакомин наблюдал за водой. Мать Джонни плавала. Она смотрела на них, но никакого беспокойства не выказывала. Ей казалось, что незнакомец показывает что-то мальчику, а тот внимательно рассматривает.
— Ну что ж, сынок, скажешь мне, как работает ваша внешняя защита?
Но ребенок не отвечал.
— Как работает ваша внешняя защита? Что она собой представляет? повторил Бенджакомин.
Мальчик молчал.
Нечто похожее на страх прокатилось по телу Бенджакомина Бозарта, когда он осознал, что напрасно рискнул своей безопасностью на этой планете, рискнул планами, которые разработала Вьола Сидерия в надежде узнать «секрет» североавстралийцев.
Его положили на лопатки очень просто. Ребенка запрограммировали так, чтобы он ничего не сказал. И любая попытка вытянуть из него информацию могла закончиться только одним: абсолютным молчанием. Ребенок был просто не способен говорить.
Солнечные лучи блеснули в мокрых волосах женщины, когда она обернулась в воде и крикнула:
— Все в порядке, Джонни?
Бенджакомин в ответ успокоительно помахал ей рукой.
— Я показываю ему фотографии, мэм. Они ему нравятся. Купайтесь!
Она на мгновение заколебалась, но потом повернулась и, не спеша, поплыла вперед.
Джонни под действием наркотика сидел расслабленно, как больной, на коленях вора.
— Джонни, ты сейчас умрешь, и тебе будет очень больно, если ты мне не скажешь того, о чем я тебя прошу.
Мальчик вяло попытался освободиться из объятий Бозарта. Тот повторил:
— Тебе будет очень больно, если ты не скажешь. Как работает ваша внешняя защита? Что она собой представляет?
Ребенок снова попытался освободиться, и Бенджакомин вдруг понял, что мальчик собирается не ускользнуть от него, а выполнить его требование. Как только он отпустил Джонни, тот наклонился и начал писать пальцем на мокром песке.
Внезапно над ними нависла фигура мужчины.
Бенджакомин, испуганный, готовый либо нанести смертельный удар, либо спастись бегством — скользнул на песок к Джонни со словами: «Это смешная головоломка. Очень веселая. Покажи-ка мне еще одну». Он улыбнулся человеку. Тот был ему незнаком. Мужчина бросил на него настороженный взгляд, который тотчас же исчез, как только он увидел приятное лицо Бенджакомина, заботливо возившегося с ребенком. Мужчина отошел.
Пальцы мальчика все еще чертили буквы на песке. И тут выстроилась фраза-загадка: «„Малинькие катята“ Матери Хиттон».
Женщина выходила из воды, на губах ее застыл вопрос. Бенджакомин провел рукой по рукаву своей рубашки и извлек вторую иглу, на этот раз с ядом; чтобы получить его, понадобилась не одна неделя работы в лаборатории. Он быстро ввела иглу в мозг ребенка как раз на границе между лбом и тем местом, где начинают расти волосы, которые скроют след от укола. Игла проникла в череп. Мальчик был мертв.
Убийство произошло. Бенджакомин спокойно стер «секрет», начерченный на песке. Женщина подошла ближе. Он окликнул ее, и голос его был полон тревоги и озабоченности: «Мэм, идите сюда! Ваш сын, кажется, потерял сознание от жары».
Он передал матери тело ребенка. Лицо ее вспыхнуло. Она очень встревожилась и испугалась, не понимая, что произошло.
Какое-то одно мгновение женщина смотрела ему в глаза. Но двухсотлетняя тренировка сделала свое дело: мать ничего не увидела. На убийце не было печати убийства. Ястреб спрятался за личиной голубя. Сердце заблокировала маска хорошо тренированных мускулов лица.
Бенджакомин вновь обрел свою профессиональную уверенность. Преступник был готов убить и ее тоже, хоть и сомневался, что сумеет убить взрослую североавстралийку. С встревоженным видом он сказал ей: «Вы оставайтесь с ним, а я побегу в отель за помощью. Я быстро».
Он повернулся и побежал. Смотритель пляжа увидел его и бросился навстречу. «Ребенку плохо!» — прокричал Бенджакомин. Он вернулся к женщине как раз в тот момент, когда на ее лице появилась гримаса трагедии и… сомнения.
— Ему не плохо, — сказала она. — Он умер.
— Не может быть! — Бенджакомин казался быть очень встревоженным. Он выжал из себя все сочувствие, которое только мог изобразить. — Не может быть! Я только минуту назад с ним разговаривал. Мы чертили маленькие головоломки на песке.
Женщина заговорила глухим, изломанным голосом, который звучал так, как будто ему никогда уже не было суждено стать нормальным, навсегда вобрав в себя тональность неожиданного горя:
— Он умер. Вы видели, как он умер, и я, думаю, тоже видела это. Я не знаю, что произошло. Он был весь пропитан сантакларой. Он должен был прожить еще тысячу лет, а теперь вот он умер… Как вас зовут?