— Ничего ты не молола, просто веселый был разговор, — успокоил Николай. — В общем, развеселила ты меня в тот раз.
— И в другой раз развеселила, — вставила Света.
— Это когда же?
— Ох, и память у тебя! Ну, когда рубль ты мне подарил…
— Вон что. Значит, это ты была у Федора Прокопьевича. Вот ведь, подозревал, что ты, а не подумал.
— Мы в тот вечер хотели и к тебе домой заглянуть, да уж поздно было. Пожалели…
«Пожалели!» — усмехнулся Николай.
— Чего улыбаешься? — посмотрела Света в глаза.
— Да так… В другой раз не жалейте. Рад-радехонек буду видеть вас в любое время.
— Ага, ловлю на слове! Придем, даже обязательно придем! А знаешь, кто был со мной? — девушка взглядом показала на танцующих рядом Зину и Виктора.
— Не с Виктором же?
— Фу, глупый! Конечно, с Зиной! Мы всегда с ней «рядимся», у нас с ней получается…
Света изучающе посмотрела на Николая.
— Прийти-то придем, только не скажу когда, а сперва приглашаю в гости к себе. На день рождения. Уж таких пирогов напеку для гостей! Придешь?
— Спасибо, но когда?
— Ровно через две недели.
— Гм… Пожалуй, не смогу. Я уже уеду.
— А ты не уезжай. Никуда твой завод не денется. Слышишь, не уезжай! — при этих словах Светлана привстала на цыпочки и посмотрела Николаю в глаза так повелительно, что он неожиданно для себя пообещал:
— Ладно, если просишь — не уеду.
— Вот и хорошо! — обрадовалась девушка и нежно приникла к груди Николая.
Во время танца, как бы ненароком, Николая несколько раз задевал локтем Витя, мол, посмотри, какая у меня невеста. Зина действительно была просто красавица, да и сам Витя — парень что надо. Статью, молодой красотой, манерой держаться среди молодежи и даже танцевать как-то по-особому и мило они как бы дополняли один другого и, наверно, от этого казались похожими. Светлана смотрела на них с неким оценочным пристрастием, и в ее немного ревнивом взгляде читалось: «Ну и что, а мы чем хуже?»
Незаметно время подкралось к двенадцати часам. Замигали светильники, предупреждая, что танцы кончаются. Молодежь неспешно начала одеваться, пары потянулись к выходу.
Света тоже поднялась со скамеечки, где они отдыхали после танца.
— Ну, я пойду, — сказала она. — Мне еще с девочками поговорить о работе надо.
«Неужели не хватает дня поговорить с девочками о работе?» — с сожалением подумал Николай, но возражать не стал, галантно проводил Свету к подружкам. И снова сердце кольнуло ревнивое подозрение: «Нет, тут что-то не то, у нее есть провожатый. И не просто провожатый, а хороший друг, может быть, жених даже. Это наверняка тот высокий парень».
И правда, как только девчата вышли — и парня не стало. Да и Виктора не видно было, тот, конечно, ушел проводить свою Зину.
Николай один вышел на улицу. Темно, морозно. По сторонам, по тропинкам и дорожкам, затихают, удаляясь, шаги. «Скрип, скрип», — тоскливо отдается в ушах. Побрел и он к дому.
И вдруг тишину разорвал звонкий, залившийся колокольчиком смех. Света! Неужели еще кто-нибудь умеет так счастливо и заразительно смеяться?
Глава шестая
И не ждал я,
И не гадал я,
Когда посадил сонимак[6],—
Увянет, мол, он.
И не ждал я,
И не гадал я,
Когда подружился с милой, —
Разлюбит, мол, она.
Горевать ли мне.
Думать ли мне,
Когда увял сонимак?
Одна разлюбила,
Ушла к другому.
Может быть, радоваться мне?
Еще с вечера Николай взял у Вити лыжи и сегодня рано утром прямо со двора направился на прогулку в сторону леса.
Потеплело. Небо светлое, просторное, дали видятся объемно, как сквозь увеличительное стекло. И ветра нет. Заиндевелые березы стоят, словно девушки-недотроги в белых пуховых шалях. Чуть прикоснешься — и сыпанут они на тебя легким, сверкающим серебром. Снег твердый, зализанный ветрами и тоже сверкает мигучими искорками. Хорошо держит он лыжи, даже в лесу не проваливается. Не денек, а подарок!
Издали сосновый бор казался синим, но как только Николай вошел в него, расцвел в лучах поднявшегося солнца чудным многоцветьем. Ало светились высокие вершины сосен, изумрудом отливала хвоя, блескучим янтарем и медью поигрывали прямые, как колонны, открытые солнцу стволы. На зеленых, истомленно выгнутых ветках нависли тяжелые пласты снега. Искрятся опушенные инеем липы, рябины, молодые дубки. Не только лес, а весь воздух вокруг горел и посверкивал мириадами снежных кристалликов.
вспомнил Николай проникновенные тютчевские строчки.
Скатился в ложок — и на заснеженном кустовье увидел стайку снегирей. Восемь, девять… двенадцать птичек! И не пугливые совсем, сидят, не шевельнутся. Подъехал ближе — и замер в радостном удивлении: не снегири, а гроздья калины!
Николай воткнул палки, сорвал тяжелую, льдисто позванивающую кисть ягод. Положил несколько ягодок в рот. И сразу почувствовал полузабытый кисло-терпкий привкус. «Давненько же я тебя, милая, не пробовал», — подумал он, припоминая далекое детство. Нет, калина сейчас не так горька, как в конце лета. Прокаленная морозами, стала нежная, как малина, и от того еще более приятна. Правда, горчинка все-таки есть — на то она и калина, — но такое угощение зимнего леса не сравнимо ни с чем. «Калина сама себя хвалила: я с медом хороша», — вспомнил Николай народное присловье и тут же сделал поправку: «А без меда и того лучше».
Набил ягодами карманы, наелся, аж замерз. Хотел было еще в шапку нарвать, да пожалел: уж больно украшает она зимний лес. И птицам надо оставить, а то зима на исходе, скоро потянутся кочевьями в родные северные края снегири да свиристели, и тут калина придется им в самую пору. А вот и они, легки на помине! Теперь-то это уже настоящие снегири — перелетают с куста на куст, тихо, нежно окликают друг друга: «Рюм, рюм, рюм». «Не потеряйся, не отстань!» — слышится в их однообразной перекличке.
К снегирям подлетели синицы. В морозы они крутились в деревнях, поближе к человеку, обшаривали сараи, стены домов, заглядывали в окошки, а как потеплело — живенько в лес. Теперь можно поискать насекомых и под корой деревьев.
Чижи-неунываки зелеными пухлявыми шариками повисли на ветвях берез. Чуя скорую весну, весело тенькают, обирают березовые сережки — лучшее их лакомство.
До полдня Николай пробыл в лесу, смотрел, наблюдал, любовался, осязаемо ощущая свою кровную связь с ними. Все виделось и воспринималось как бы заново, будто он давно и безвозвратно потерял эту, дарованную самой судьбою благодать и вот нежданно-негаданно обрел ее вновь. И чем больше он об этом размышлял, тем отчетливее понимал, что не сможет просто так, без душевной боли, уехать отсюда. Потому что чувствовал себя частицей этой благословенной земли, без которой жизнь его никогда не будет полноценной и благополучной.
С такими мыслями он и повернул в поселок. Но домой не спешил, решил взглянуть на животноводческий комплекс, который так нахваливал Федор Прокопьевич.
И действительно, даже его, инженера, поразило то, что он увидел в первом же помещении. Не какой-то коровник, а цех, настоящий производственный цех! Скорей всего, здесь готовят корма. Кругом механизмы, пульты, сигнальные лампочки. Дружно гудят моторы, ползут транспортерные ленты. И ни одного человека.
Минуя увешанный графиками коридор, вошел в другое помещение. Оно еще больше первого. Это и есть коровник. Но как он не похож на тот, который остался в памяти с детства. Буренки чистые, будто вымытые, позванивая цепями, неохотно отрываются от еды, с любопытством смотрят добрыми глазами на незнакомого человека. Ой, сколько их! Один, второй, третий ряд. И еще один, за длинной эстакадой, на которой сушатся опрокинутые вверх днищами фляги. Последних коров и не видать — такой большой цех. Автоматические поилки, доильные аппараты, прозрачные стеклопластиковые трубы. По ним, должно быть, транспортируется молоко. Наверно, вон туда, в те огромные белые емкости. Прав Федор Прокопьевич, не ферма, а целая фабрика. Но где же все-таки рабочие?