Мужчины веселились, что напугали девушку в заношенном стареньком платьице.
Я же посмотрела, как все упивались, веселились и…
Отправилась по комнатам для гостей.
Я собрала хороший урожай лир…»
«Ты? Ты низкая нищенка воровка?» — я вскричал и подскочил.
«Не кричи, не подпрыгивай, Кальвадос, – Касабланка смотрела на меня с усмешкой. – Твое волнение пагубно влияет на твою, еще не расцветшую, мужскую силу».
«Значит, ты не отрицаешь, что воровала, обворовывала бедных посетителей остерии?»
«Это не воровство, а перераспределение денег».
«Что?»
«Кальвадос, все в природе равномерно, – Касабланка вышла из озерца. – Оботри меня шелковым полотенцем, белый медведь».
«Я не понял по поводу равномерности и распределения денег», – я исполнил просьбу, которая звучала мягко, но была приказом.
Обтирал ладное упругое тело Касабланки.
В этот момент у меня шевельнулось.
Касабланка заметила сразу и взяла меня за руку.
«Не будем медлить, Кальвадос.
Он у тебя робкий, неуверенный в своих силах», — девушка подвела меня к кровати.
Легла на спину на край огромной перины.
«Сначала расскажи, как ты воровала, – я злобно прошипел. – Не желаю, чтобы мой сын родился от воровки».
«Все в природе равномерно, – Касабланка повторила, как для маленького.
Но у меня как раз снова и стал маленький. – Если полить водой сухую землю, то вода распределяется от места полива, идет все дальше и дальше.
Если у одного человека много денег, а у другого их нет, то количество денег должно сравняться в карманах каждого.
Это справедливо».
«Это не справедливо и не оправдание твоего воровства».
«Ты предпочел бы, чтобы я оставалась нищей, бедной и беззащитной? – Касабланка сверкнула очами. – Чтобы ты и другие по-прежнему унижали меня?»
«Не хотел, но это было бы справедливо, ведь ты нищая сиротка.
Поэтому должна была оставаться нищей сироткой».
«Справедливо, по-твоему, что я у госпожи работала и ничего не получала за свой адский труд?
А ты кормился с моего стола, жирел, радовался жизнью?»
«Ты кормила не меня, а выдуманного белого медведя».
«В остерии я поняла, что деньги должны распределяться равномерно», – Касабланка вернулась к рассказу об остерии.
«Равномерно? Я думаю, что ты полностью обчистила посетителей заведения.
Тебе разрешили остановиться, а ты отплатила черной неблагодарностью за ночлег».
«У хозяина я взяла совсем немного, – Касабланка неожиданно рассмеялась.
Грудки ее задрожали. – Это справедливая плата за то, что хозяин остерии все утро наблюдал, как я умываюсь обнаженная».
«Но другие…»
«У других я взяла все деньги, потому что у них еще есть на что жить.
На меня бы не подумали, потому что считали меня робкой и забитой.
К счастью, мы ушли до того момента, как посетители обнаружили пропажу».
«Все равно этих денег не хватило бы на то, чтобы купить эту роскошь», – я обвел рукой вокруг.
«Роскошь в этой деревне – я, и мои благодарные подруги».
«Не сомневаюсь».
«Никто и не просит, чтобы ты сомневался или не сомневался, Кальвадос», – голос Касабланки звучал тихо.
«Почему разбойники не нашли у тебя денег?»
«Разбойники оставили обыск на утро, Буль-Буль», – Касабланка соблазнительно потянулась.
Но я смотрел на нее не как на девушку, а как на госпожу в деревне.
Поэтому ее потягивания меня не взбодрили, лишь заставляли сердце обливаться медом.
Я за долгое время привык любоваться обнаженной Касабланкой.
Но так как после наблюдения никаких действий с ней не совершал, то мой организм застыл на точке любования и не напрягался, как он считал – понапрасну.
«Ночью разбойники спали, а я отошла от логова и прикопала деньги около дороги.
Оставила лишь несколько золотых лир на выкуп из плена».