— Вторая пытка историей, – Ясмина закатила глаза.
— Ясмина, давай послушаем, интересно же, – Елисафета усмехнулась.
Время играло на пользу девушкам, но как играло, и как эту пользу в виде свободы извлечь из невидимого глазу времени.
— В семнадцать лет я влюбился в Касабланку, девушку из бедной семьи.
Моя семья процветала, поэтому родные не разрешали мне общаться с Касабланкой.
Через месяц после нашего знакомства родители и все родственники умерли при загадочных обстоятельствах.
Касабланка осталась круглой сиротой.
На свете у нее не было никого ближе, чем я.
Касабланка поступила благородно: не стала ломать мою жизнь – жизнь богатого изнеженного юноши, который не имел право вступить с связь с нищенкой сиротой – и отправилась искать большие деньги.
Касабланка вышла из нашего пыльного города на берегу Эгейского моря ночью.
Она решила никому не мозолить глаза своим видом.
Переночевать моя девушка задумала в стогу сена.
Касабланка шла долго, потому что весной в полях еще не было стогов сена.
Она утомилась, присела под развесистым кленом, достала из платья сухарь, размочила его в хрустальной воде чистейшего горного ручья и стала кушать.
Вдруг, она услышала тонкий визг.
У Касабланки было чувствительное сердце и, когда она видела, как кто-нибудь страдает, мучается или плачет, то со слезами убегала сразу, чтобы ее сердце не надорвалось.
Касабланка в темноте побежала по ручью, потому что вода смывает следы и запахи.
И тот, кто визжит и пищит, не догонит ее по размытому следу.
Вдруг, она запнулась обо что-то длинное, барахтающееся и призывающее на помощь.
Это был я.
Я не знал, что Касабланка выйдет из города этой дорогой, поэтому вечером выехал на конную прогулку.
Конь мой, завидев другого наездника, понес.
Он сбросил меня в воду ручья.
Я долгое время пролежал в воде, головой на воздухе, иначе захлебнулся бы.
Моя белая царственная накидка с глубоким капюшоном намокла и ладно облегала тело, прилипла к нему, слилась с телом.
Капюшон закрывал лицо, но я мог все видеть и двигать челюстью.
«Ах, ты бедненький белый медвежонок, – Касабланка обозналась и приняла меня за тонущего северного медведя. – Я тоже бедненькая.
Но мои косточки тонкие, – Касабланка оголила передо мной ножки и ручки.
Все это она проделывала без стыда, потому что была уверена, что красуется перед медведем.
А перед медведем – какой же стыд? – Ты же могучий медведь, должен меня защищать, потому что подлец Кальвадос пошел на поводу у своей родни и отказался от меня». – Касабланка сказала это и грустно вздохнула.
У меня защемило сердце от боли за ее сердце.
Но я не мог выдать себя, что я не медведь, а - ее Кальвадос.
Касабланка за глаза обозвала меня подлецом, а это меня оскорбило.
Касабланка была настолько близко, что я ощущал дрожь ее горячего тела.
Наши взгляды встретились.
Но я знал, кто передо мной, а Касабланка была уверена, что переглядывается с белым медведем.
Она наклонила прекрасную головку с упругими темными волосами и поцеловала меня в губы.
Эта доброта сиротинушки пролилась золотым дождем на мою — израненную, истерзанную жгучим стыдом и холодным раскаяньем — душу.
Касабланка касалась моих губ короткими, страстными, проникновенными поцелуями.
Они, как шумерский бальзам, проникали в каждую клеточку моего хладного тела.
Я затрепетал в предвкушении того, что может дать девушка парню.
«Белый медведь, я страстно желаю, чтобы ты сейчас же превратился в моего Кальвадоса.
Он предал меня, но в сердце моем остался. – Глаза Касабланки горели черными звездами на просыпающемся небе. – Я бы подарила Кальвадосу всю свою нерастраченную запечатанную любовь.