— Пес наш? Твой и мой, — звучало из обоих ртов в конце лета. И это значило для них куда больше, чем весь остальной мир.
***
— Мои родители разводятся, — прошептал шестнадцатилетний Ньют и в первый раз на памяти Томаса расплакался. Слезинки текли из темных ореховых глаз блондина, а тот лишь хлюпал покрасневшим носом и даже не пытался казаться сильным. Он ведь с Томми. С Томми можно.
— Пес наш? — шептал ему Томас, обнимая двумя руками и прижимая к себе так сильно, что казалось, у Ньюта ребра должны хрустнуть, но тот лишь цеплялся к нему сильнее и плакал все горше. В горле у Тома стоял плотный тяжелый комок обиды за друга, а на жемчужные волосы Ньюта из глаз Тома падали хрустальные капли.
***
— Он не приедет в этом году, — вздохнула бабушка Ньюта и закрыла калитку перед пятнадцатилетним Томасом. Юношу как будто подбросило. В последнее время дела и так шли плохо, а без Ньюта жизнь становилась невыносимой. Он так надеялся, что у друга все наладилось за прошедший год, и что старший снова даст ему какой-нибудь бесценный совет.
Сестра бесила своими фразами, притворяясь отчаянной всезнайкой. В школе было ничуть не лучше, девчонка, что вилась за ним хвостом, оказалась глупой и однобокой. Общаться с ней было практически невозможно. Тянуло курить, но, как назло, повсюду были люди. Том все чаще разрешал себе то, от чего еще год назад воротил нос. От мамы с папой появлялось все больше секретов, а на двери комнаты в один день возник шпингалет. Томас становился замкнутым, грубым и все чаще предпочитал одиночество компании друзей.
— Где же ты, Ньют? — тоскливо выдохнул Том горький дым, сидя на ветке той самой яблони. Внутри отчего-то было пусто и холодно, как будто и не лето на дворе, а хмурая сырая осень. — Пес-то…
В тот год никто ему не ответил на пароль.
***
— Ого! — смущенно протянул Ньют и пожал ладонь темноволосого юноши, что стоял напротив. — Да ты уже и не малёк вовсе, — улыбка у него дрожала, словно парень не знал, остались ли их отношения в той же стадии дружбы. По виду Том стал совсем другим — подтянулся, вырос в плечах, еще короче остриг волосы. На лице жестче обозначились скулы, а взгляд стал недоверчивым, в каком-то смысле даже таинственным, как будто за радужками накопилось множество секретов.
— Но тебя не перегнал, — рассмеялся Томас, все еще не отпуская чужую ладонь. Голос у него ломался, становился более глубоким. В то время как голос Ньюта опустился на пару тонов и замер там бархатом, переворачивая внутренности Томаса. Блондин был все такой же худой, высокий, но в движениях у него появилась плавность, грациозность, он словно скользил своим взглядом по лицу Томаса, вырывая у него горячее смущение.
— Перегонишь еще, — с улыбкой же ответил Ньют, отводя глаза. — Так, где наш пес?
Томми выдохнул, осознавая, что даже не встречаясь в течение двух лет, между ними все осталось по-прежнему. Ньют здесь. С Ньютом не страшно.
***
— Это последнее лето, Томми, — веселился Ньют, запрокидывая голову, пока они мчались на велосипедах по узкой тропинке среди леса. — Последнее лето свободы, — кричал он громче, увлекая своим настроением Тома.
И Том бы обязательно закричал с ним в унисон, вот только мысль о том, что это последнее их ОБЩЕЕ лето, оседала на ребрах уже совсем не мерцающей пыльцой, а скорее древесной трухой. И сказки в последнее время выходили с грустным финалом и кажется, их летняя деревенская сказка тоже подходит к концу. Том планировал уговорить родителей не приезжать следующим летом сюда, раз уж Ньют не приедет. Что ему тут делать? На рыбалку гонять? Распугивать окрестную шпану? Околдовывать местных девчонок? Не, без Ньюта все не то. Никакого кайфа.
— Поступаешь куда? — как бы между делом спросил Том, разглядывая футболку друга. На груди у того красовалась эмблема какой-то суперуспешной музыкальной группы, а обычно блондинистая вихрастая челка отливала синим даже в темноте. Они сидели на берегу реки, решив взять от этого лета все, раз уж родители больше не контролировали каждый их шаг. В песке у их ног стояла наполовину опустошенная бутылка скотча, привезенного Ньютом из города. Костер обогревал грудь и торчащие колени, но ночь наводила баланс, остужая тела со спины. Том искренне надеялся, что лицо у него горит от огня и выпитого алкоголя, а не от стыда за собственные мысли. Ньют часто облизывал рот, губы у него блестели в свете танцующих в темноте искр, глаза щурились, а длинные пальцы то и дело плавали в воздухе, когда парень начинал что-то увлеченно рассказывать. В речи иной раз скользили незнакомые словечки, точно позаимствованные у кого-то, и весь Ньют в целом состоял из незнакомых ранее движений, взглядов, запахов. Теперь от него пахло сигаретами, морским одеколоном, хлопковой футболкой и алкоголем. Теперь в его карманах чаще лежала пачка сигарет, телефон, ключи от дома. Через год Ньюту двадцать. Уже осенью Ньют студент престижного вуза. У Ньюта вроде девушка, какие-то друзья, он играет на бас-гитаре и со смехом говорит, что с этого момента не напишет Томми ни одного чертового бумажного письма, потому что гребаная дислексия задолбала его окончательно. «С этого дня — только звонки, Томми», — звучал в ушах бархатный смех Ньюта и Том смеялся с ним одновременно, потому что в одночасье понял, что слушал бы этот смех вечно.
Ньют теперь ничего не боится, кажется Томасу, и он пытался перенять его привычки, подражать его манере ходить, говорить, вести себя; ему кажется, что так он становится ближе к другу, хоть на полшага. Ньют же смеялся, скрипя зубами и с усилием отводил взгляд, когда Томми срывал с себя футболку и несся к реке, тараня ни в чем не повинные волны. Его блестящий, задорный взгляд парил над водой и Ньют позволял себе слабость всего на секунду представить, что его чувства к Томми нормальны, что он любит его как друга, как крохотного малыша с той яблони. «Нельзя заглядываться на крепкое тело по-дружески», — услужливо шептало ему подсознание и Ньют снова отворачивался, заставляя себя выбросить ненужные никому мысли из головы.
— Хей, Ньют, — раздался зычный голос Тома, что качался на волнах и наблюдал, как друг подходит к самому краю воды. По телу Ньюта прыгали солнечные зайчики, высветляя пятна упругого пресса, полумесяцев груди, тонких косточек ключицы. Ньют смотрел на него вопросительно, прикладывая ладонь ко лбу на манер козырька, улыбался, прислушивался, ждал, весь вытянувшись в сторону своего Томми. — А пес.?
— Рыба, — заржал Ньют, махнув рукой, мол, чего с тебя возьмешь, малёк. И Томас счастливо смеялся. Давно ему не было так хорошо. Целый год не было так хорошо, как с этим блондином.
***
— Мы заболеем и умрем, — тихо смеялся Том, трясясь всем телом. В ушах только грохот дождя по листьям и промокшей земле, этот дождливый гул настигал его, шел за его слухом по пятам, застилал собой все остальные звуки. Ньют рядом смеялся еле слышно, прижимаясь к нему мокрым плечом. На самом деле, Томас уже и не чувствовал, где заканчивается граница слова «мокрый», потому что мокрым было все вокруг: их волосы, одежда, кроссовки, весь мир внезапно промок под проливным дождем и замер в ожидании солнечных лучей, весь съежившись под грозными тучами. Мир Томаса так же съеживался рядом с Ньютом.