Пьер медленно прочел письмо, вернул Хилари и спросил:
— И написали?
— Ну, как сказать. Когда я получил это письмо, я им написал и спросил, известно ли что-нибудь о младенце, но в ответ получил всего несколько слов, что им ничего не известно, но опять было сказано, что, если что-нибудь станет известно, мне дадут знать. С тех пор ничего, кроме… — Во рту мучительно пересохло, он оборвал себя, трудно глотнул.
Пьер ждал.
— Я получил письмо от Лайзы, — наконец с усилием вымолвил Хилари. — С тех пор, как мы расстались в Париже в тысяча девятьсот сороковом, это третий раз я получил от нее весточку. Вскоре после моего возвращения в Англию пришла открытка Красного Креста — всего пять слов, но я узнал, что она и ребенок живы и здоровы. Месяца через три нового письма я не получил, но пришел человек из Военно-воздушных сил Великобритании. Я жил здесь, у своей матери, — когда я выбирался из Франции, меня ранило в ногу, она плохо заживала, а деваться мне больше было некуда… — Хилари чувствовал себя обязанным объяснить незнакомцу, почему он тогда оказался у матери, но тому эти подробности ничего не говорили. — Этого человека из ВВС сбили во Франции, а когда он пробирался оттуда в Англию, он переночевал в нашей… в лайзиной квартире, и она попросила его повидаться со мной. Он был не очень разговорчив, она не передала с ним записку, опасалась, вдруг его схватят, и только и сказал, что они живы и здоровы. Вскоре я увидел его имя в списке погибших, раненых и пропавших без вести. Потом я больше ничего о них не знал. — Голос, которому он до сих пор не давал воли, вырвался из-под контроля, в нем зазвучало неистовое волненье. — Ничего, совсем ничего, пока не пришло это письмо из Мининдела.
— А последнее письмо, от Лайзы? — мягко спросил Пьер.
Сидя на обитом гобеленом стуле в материнской столовой, Хилари опять повторил в уме последнее письмо Лайзы:
«Любимый мой, дорогой Хилари», — начиналось оно. Эти слова были написаны по-английски. Все остальное — по-французски.
«Я уверена, что это письмо дойдет до тебя, правда, ни в чем другом я уже не уверена. Теперь я понимаю, что поступила по отношению к тебе совершенно недопустимо. После того, как ты оставил нас здесь, в Париже, мне, наверно, надо было думать только о том, чтобы сохранить нас для тебя. Когда я оправилась, мы еще могли перебраться на неоккупированную землю, затаиться там и ждать, хотя даже там меня наверняка могли интернировать, оттого что я по рождению полька, или, с таким же успехом, оттого, что замужем за англичанином. Как знать. Во всяком случае, тогда мне казалось, что надо ждать тебя дома, а позднее — что надо продолжать свою работу. Я знала, что Ральф благополучно вернулся в Англию, значит, он с тобой увидится и ты узнаешь, какая у меня работа. Я не сомневалась, что должна выполнять эту работу, хотя бы эту, и, если мы достойны того, чтобы выжить, мы должны быть готовы рисковать. Но, оказывается, я трусиха и мне страшно за тебя и за нашего малыша.
Может быть, все еще в порядке, но мы так не думаем, мы думаем, что нас раскрыли, а это конец; однако уехать я не могу — если все в порядке, попытаться исчезнуть значит признать слишком многое. Я отправила Джона к Жанне. В мою работу она не вовлечена и позаботится о его безопасности, пока этот ужас не кончится, и тогда ты сможешь приехать и забрать его.
Милый мой, дорогой, стараюсь писать спокойно, стараюсь сказать тебе все, что непременно хочу сказать, но мне нестерпимо больно, и оттого не удается выразить все это на бумаге. Нестерпимо больно терять тебя навсегда. Мы были так счастливы, мы могли бы быть так же счастливы снова. Я оглядываю свою квартиру. И вижу Бинки[1]: сидит на пустой детской кроватке, одно розовое бархатное ухо вверх, другое такое же вниз, и мне вспоминается, как ты выиграл его для меня на ярмарке в Карпентере, и слишком мучительно даже писать об этом. Все эти годы, лежа одна в постели, я часто думала о ферме твоего дяди, о том, как мы могли бы рано или поздно там поселиться не только с нашим сынишкой, но и с другими детьми, которых всегда хотели иметь, и я была бы женой фермера, а ты писал бы стихи, а потом мы бы вместе состарились.
Ты, несомненно, понимаешь, что я чувствую, что хочу сказать о нас с тобой. Но тебе неведомо наше дитя, и я не смею оставить невысказанным то, что сейчас напишу. Ты должен его спасти, Хилари. Как только будет безопасно, ты должен приехать и забрать его у Жанны, и научить английскому языку, и воспитать таким, каким подобает быть твоему сыну. Я могу вынести все, даже расставанье с тобой навсегда, но мне не вынести, если наше дитя окажется без нас, без любви, которую можем ему дать только мы. Знай, Хилари, если наше дитя в безопасности, я могу выдержать все.
1
Английскому читателю имя Бинки так же знакомо, как нам Каштанка или Белый Бим. Ему сразу вспомнятся строки стихотворения Киплинга о преданности пса:
(