Как я ни держалась, все равно впадала в уныние, медленно скатываясь в депрессию и апатию. Аппетит отсутствовал, ела я через силу, неустанно повторяя, что это надо. Будучи и так тощей, я превращалась в скелет, обтянутый кожей, но ничего не могла с собой поделать. Пределы дворца мне покидать запрещено, так что часами я сидела в одиночестве в своей комнате.
Ребенка мне лишний раз на руки не давали, после кормления сразу забирали. И такая ситуация пробирала до злых слез, но позволить себе ругаться с няньками я не могла. Пусть едва-едва, но теплилась надежда, что я смогу установить нормальные отношения с ними. Но кидаться с кулаками и кричать «отдайте моего сына» означало проявить себя совсем неадекватной, доказав, что их суждения обо мне верны. Так что я вежливо улыбалась и терпела.
Но сил терпеть становилось все меньше. И не только терпеть.
Чем дальше, тем болезненнее на меня наваливалась действительность, которая вначале, под впечатлением от всех событий первых дней, немного отошла на задний план, зато потом навалилась на меня со всех сторон.
Я умерла в своем мире. Пусть это и не совсем так, но для моих родных и друзей я именно мертва, и они меня похоронили. Порой, лежа в кровати, я представляла свои похороны, свою могилу. Моего тела, в котором я прожила двадцать восемь лет, больше нет, как и меня в общем-то тоже.
Есть принцесса Даяна. Я? Не я? Новая я? И жилось новой мне слишком тяжело, а будущее никак не хотело рисоваться в ярких красках. Вот так я и грустила, толком не ела и лежала на кровати, пытаясь хоть как-то понять логику построения слов, фраз и предложений в этом проклятом языке. Но и здесь ничего не выходило. Все было плохо.
Так прошло две недели. В очередной раз, строго по расписанию направляясь кормить наследника (до сих пор безымянного, кстати), я вышла из своей комнаты, от моей двери до двери детской ровно тридцать шагов. Я прошла с десяток, как вдруг почувствовала сильное головокружение. Остановилась, но лучше не стало. Ладно, сейчас дойду до детской, там отлежусь на диване, хотя кормить ребенка, когда зажили наложенные после родов швы, начала сидя. Я медленно пошла вперед, держась за стенку. Перед глазами стояла темнота, хорошо, что идти нужно по прямой. Еще десять шагов. Стало совсем плохо, я села на пол, прислонившись спиной к стене. Темнота перед глазами не думала рассеиваться. При этом слухом, тоже притупившимся, но еще воспринимающим звуки, я улавливала шаги и голоса проходящих мимо людей. Никто не останавливался. Я легла на пол, к черту все, не собираюсь просить помощи! Да и кто поможет скандально известной несостоявшейся детоубийце и жрице самого жестокого темного бога? С такими мыслями я окончательно отключилась.
– Я не понимаю, Кьяж, ты же лучший целитель в Ниаде, неужели даже обычное истощение не заметил? Если, конечно, не ошибаешься в диагнозе. – Приходить в сознание под этот голос становится недоброй традицией.
– Я абсолютно уверен в своем диагнозе! – оскорбился целитель. – Даяна с момента появления в этом мире выглядела неважно, к тому же истощение и апатия не лечатся обычными лекарствами. Ей просто нужен отдых и уход.
– Да она только и делает, что отдыхает, – не согласился повелитель.
– Ей нужен отдых другого рода.
– И какого же?
– А вы спросите у нее, вижу, Даяна снова с нами. – Целитель склонился надо мной, посмотрел зрачки, пощупал пульс. И, оставшись доволен осмотром, подмигнул мне, поклонился повелителю и вышел.
– Что происходит? – спросил развалившийся в кресле мужчина. – Почему кормилица наследника падает в голодный обморок и страдает от истощения?
– Так получилось, больше не повторится, – ответила, просто чтобы ответить. А что тут еще скажешь?
– Даяна, – правитель подался ко мне и сцепил в замок руки, – когда мы договаривались, что ты будешь кормилицей наследника, я думал, ты сможешь подойти к этой обязанности ответственно. Ты ведь понимаешь, что твое здоровье – залог здоровья ребенка. Не думал, что окажешься столь легкомысленной.
– Легкомысленная? Это я легкомысленная?
Я вскочила с кровати, откуда только силы взялись. Прямо под рукой очень удачно стоял графин с водой. До дрожи, до одурения хотелось запустить его в сидящего напротив напыщенного индюка. Но остатки разума, вопящие, что это верный путь к смерти, пробились-таки сквозь бурю надвигающейся истерики, и я сумела в последний момент изменить направление броска. Графин разбился о стену, обдав меня брызгами воды и стекла.