Мама редко высказывается о политике,но вот что она сказала однажды,вернувшись из магазина обоев,расположенного на бульваре Звёздный,где ей пуговицы невзначай оборвали,когда «выбросили» обои из ГДР:«Боже, до чего доводит жадность к вещам.Из-за этого, наверно, и придумали нейтронную бомбу…»И я представил миллионы магазинов мира,набитых обоями, норковыми манто,бриллиантами, итальянскими сапогами,японскими проигрывателями, датским баночным пивом,где будет всё, но исчезнет одно — покупатель.Подушки начнут воровать из музеев неандертальские черепа.Рубашки сами себя напялят на статуи и скелеты.Детские коляски будут качать заспиртованных младенцев из мединститутов.Бритвенные лезвия захотят зарезаться от одиночества.Состоится массовое повешение галстуков на деревьях.Книги устроят самосожжение, тоскуя по глазам и пальцам.Вещи, возможно, адаптируются. Вещи сами начнут ходить в магазиныи, наверно, устроят всемирную свалку,когда пройдёт непроверенный слух,что в каком-нибудь магазине на окраине «выбросили» человека.Вещи обязательно политически перессорятся,и, возможно, какой-нибудь зарвавшийся холодильникпридумает новую нейтронную бомбу,уничтожающую только вещии оставляющую целехонькими людей…Но что останется, если людей не осталось?Поднявший атомный меч от него и погибнет!
7
Над обезрыбевшим Тибром ночьювитают не призраки легионеров,а наркоманов дрожащие тени,с ноздрями, белыми от кокаина,с руками, исколотыми насквозь.
По старой своей подмосковной привычке,я каждое утро бегал над Тиброми слышал люд кедами тоненький хруст.Я остановился однажды и вздрогнул,увидев десятки разбитых ампули одноразовых шприцев, а рядомвалявшееся в итальянской крапивечье-то растоптанное лицо.Лицо было русским. Было крестьянским,с красным гончарным загаром работы,с белыми лучиками морщиноквозле особенных — вдовьих глаз,чуть притененных белым платочкомв черную крапинку — будто осталсяпепел войны на платке навсегда.А почему глаза были вдовьи —я объяснить бы не смог, наверно,но женщина эта сноп обнималана поле, остриженном по-солдатски,и так прижималась к снопу головой,словно к чему живому, родному,будто она прижималась к мужу,войной отобранному у неё.
Эта вдова оказалась в Римесреди пейзажных цветных фотографийна смятой рекламке Аэрофлота,кем-то забытой на берегу.Был скомкан в гармошку Василий Блаженный,разодраны тоненькие берёзы,и грязный оттиск чьего-то ботинка,как штемпель забвенья, лежал на лице.Подошва неведомого наркоманана это лицо невзначай наступила,когда, закатав свой левый рукав,он правой рукой вводил себе в венузабвенье о будущем атомном пепле,который возможен, если возможнозабвенье о пепле прошедшей войны.Забвенье уроков истории — этоне что иное, как наркоманство.Какая разница, что за наркотик:ампула или просто поллитраза пазухой у наркомана футбола!А телевизорные наркоманы!Для них телебашни — гигантские шприцы,вкалывающие под кожу забвенье.И даже невинный зубной порошок —наркотик, если трусливый языкдержат за вычищенными зубами.Мебель, сервизы, машины — для многихэто наркотики в твердом виде.Были бы в жидком виде дубленки,шприцем их впрыскивали бы под кожужалкие наркоманы вещей!А наркоманы власти и денег!Неужто всемирным штемпелем чёрнымподошва атомного наркомананаступит сразу на все лица,как на крестьянское вдовье лицо?!«Да, наркомания — это проблема…» —кто-то вздохнул у меня за спиной.Это сказал пожилой итальянец,привязывая пропотевшую майкувокруг добродушного животаи прямо на россыпи ампул разбитыхперешнуровывая свой кед.«А может быть, — он усмехнулся, — мы с вамитоже немножечко наркоманы?Бегаем как сумасшедшие утром,а не убежишь от себя никуда!Так спрашивается — для чего нам бегать?»