10
Мама, мне страшно не то, что не будет памяти обо мне,а то, что не будет памяти.И будет настолько большая кровь,что не станет памяти крови.
Во мне, словно семь притоков, семь перекрестных кровей:русская — словно Непрядва, не прядающая пугливо,где камыши растут сквозь разрубленные шеломы;белорусская — горькая от пепла сожженной Хатыни;украинская — с привкусом пороха, смоченного горилкой,который запорожцы клали себе на раны;польская — будто алая нитка из кунтуша Костюшки;латышская — словно капли расплавленного воска,падающие с поминальных свечей над могилами в Риге;татарская — ставшая последними чернилами Джалиляна осклизлых стенах набитого призраками Моабита,а ещё полтора литра грузинской крови,перелитой в меня в тбилисской больнице из вены жены таксиста —по непроверенным слухам, дальней родственницы Великого МоуравиАнна Васильевна Плотникова, мать моего отца,фельдшерица, в роду которой был романист Данилевский,работала с беспризорниками и гладила по головерукой постаревшей народницы, возможно, Сашу Матросова.Рудольф Вильгельмович Гангнус, отец моего отца,латыш-математик, соавтор учебника «Гурвиц — Гангнус»,носил золотое пенсне, но строго всегда говорил,что учатся по-настоящему только на медные деньги.Дедушка голоса не повышал никогда.В тридцать седьмом на него повысили голос,но, говорят, он ответил спокойно,голоса собственного не повышая:«Да, я работаю в пользу Латвии.Тяжкое преступление для латыша…Мои связи в Латвии? Пожалуйста — Райнис…Запишите по буквам: Россия, Америка, Йошкар-Ола, Никарагуа, Италия, Сенегал…»Единственное, что объяснила мама:«Дедушка уехал. Он преподаетв очень далекой северной школе».И я спросил: «А нельзя прокатиться к дедушке на оленях?»До войны я носил фамилию Гангнус.На станции Зима учительница физкультурыс младенчески ясными спортивными глазами,с белыми бровямии белой щетиной на розовых гладких щеках,похожая на переодетого женщиной хряка,сказала Карякину моему соседу по парте:«Как можешь ты с Гангнусом этим дружить,пока другие гнусавые гансыстреляют на фронте в отца твоего?!»Я, рыдая, пришел домой и спросил:«Бабушка, разве я немец?»Бабушка, урожденная пани Байковска,ответила «нет», но взяла свою скалку,осыпанную мукой от пельменей,и ринулась в кабинет физкультуры,откуда, как мне потом рассказали,слышался тонкий учительшин писки бабушкин бас: «Пся крев, ну а если б он даже был немцем?Бетховен, по-твоему, кто — узбек?!»Но с тех пор появилась в метриках у меняфамилия моего белорусского деда.Мой отец Александр Рудольфович Гангнус не носил никакой комсомольской кожанкии более того — вызывающе носил галстук,являвшийся, по мнению общественности, буржуазной отрыжкой,за что был однажды чуть не исключениз Геологоразведочного института.Об этом отец рассказал, смеясь,когда его в середине семидесятыхне пропустили в ресторан «Советский»именно из-за отсутствия «буржуазной отрыжки» на шее.