У меня нет с ними предыстории. А у вас предыстория есть.
И поэтому мне намного проще. Мне не с чем сравнивать.
«Мама, не ешь столько, ты же толстеешь!»
«Папа, тебе лучше не пить, ты же знаешь!»
«Старая же кофеварка совсем, что не купите новую?»
«Мама, когда ты наконец освоишь компьютер?»
«Папа, а давай я тебя в бассейн запишу? Плавать будешь?»
«Мама, ну, что ты говоришь?!»
Одна моя знакомая совершенно случайно узнала, что её восьмидесятипятилетняя мама — расист. Мама приехала к ней в гости в небольшой американский город и через пару дней публично выразила дочери свой восторг по поводу того обстоятельства, что в городе «совершенно нет чернокожих». Мама, правда, употребила другое слово — то, которое и по-русски, и по-английски звучит одинаково.
Знакомая рассказывала мне, что пришла в ужас от своего открытия и потратила два дня в яростных попытках маму переубедить. И только потом задумалась — а зачем, собственно, она это делает?
Если даже ей и удастся объяснить маме всю глубину ужасных маминых заблуждений, что это изменит? Как от этого увеличится мамин комфорт и качество оставшегося маме времени? Да никак. А тогда зачем переубеждать? Из принципа?
Замечали ли вы когда-нибудь, что ни одни старики не раздражают нас так сильно, как наши собственные?
Это потому что все старики — это просто старики. А наши — это постаревшие родители, которых мы помним другими, молодыми и полными сил и которые ещё относительно недавно исполняли в нашей жизни совсем иную роль.
Мы не готовы разрешить им одряхлеть, поглупеть и впасть в детство.
Мы хотим ими гордиться. И потому пытаемся заставить их заниматься спортом, правильно питаться, больше гулять, развить память и осознать всю глубину ошибочности своих устаревших взглядов на жизнь, чтобы дать нам возможность писать в «Фейсбуке» посты об их удивительных успехах.
Ежедневно и ежечасно мы всеми силами пытаемся не дать им постареть. И тратим на это безнадёжное дело огромное количество энергии и сил.
Глупостей не говорить. Одеваться ярче. Пользоваться Интернетом. Не сидеть дома.
Мама — самая красивая. Папа — самый сильный.
Основная причина абсолютного большинства наших конфликтов и ссор с пожилыми родителями заключается в том, что мы не готовы принять то, что делает с ними время. Время их портит. Мы ссоримся с ними, пытаясь их «починить».
Но старость — болезнь необратимая.
Ни один — подчёркиваю, ни один — из огромного количества старых, пожилых стариков, с которыми я имею счастье ежедневно общаться вот уже второй десяток лет, не является в моем представлении полностью адекватным человеком — по крайней мере с точки зрения, норм, принятых для нашего с вами возраста.
Пожилые люди живут в других, отличных от наших, системах координат.
Есть только один способ улучшить наши отношения с ними. Один-единственный способ сделать эти отношения лёгкими и простыми.
Этот способ заключается в том, чтобы понять и принять, что лучше эти отношения уже не будут никогда. И лёгкими и простыми тоже никогда не будут.
Нужно найти в себе силы, чтобы дать старикам возможность быть такими, какие они есть. Уважать их детский выбор. Выполнять глупые просьбы. Не относиться серьёзно к их идеям. Соглашаться на странные требования. Не спорить с ними, когда они говорят абсолютную и очевидную чепуху. Потому что — зачем? Какой смысл?
— Мама, какой кофе ты хочешь?
— Растворимый, самый дешёвый!
— Хорошо.
Наша задача ведь не в том, чтобы мы могли ими гордиться, а в том, чтобы сделать оставшееся им время максимально комфортным и приятным.
Это очень разные задачи.
Мой отец, кстати, был лучший в мире волшебник. Я не вру. Я как сейчас помню мамин голос из кухни: «Саша, перестань играть с мячом в квартире!» И мяч, отлетающий в тяжеленную вазу, которая медленно, неумолимо падает на чёрное стекло чешского серванта. И грохот разбивающегося сервантного стекла, вмиг покрывшегося паутиной трещин.
Мамины слова помню: «Папа придёт с работы — сам ему будешь объяснять!»
Помню, как мы с мамой куда-то ушли, и была зима, и я боялся вернуться, потому что представлял, что вот папа уже пришёл с работы, снял пальто, вот зашёл в гостиную и обнаружил разбитое стекло. Я представлял всю силу его справедливого гнева. Как ему объяснять про мяч — я не знал.
И лучше всего я помню, как мы с мамой вернулись домой. И как я, ожидая заслуженной выволочки, обнаружил, что разбитое стекло на серванте — целёхонько. И помню смеющегося отца.