– Не узнают, – усмехнулся он. – А если и узнают, что с того? Я уже всё потерял.
Над входом в мэрию белыми буквами на зеленой ткани красуется ненавистная надпись: «Земля сыновьям Аллаха». Это единственная зримая деталь, навязанная нам ОАЗИ. В «Хартии» она прописана отдельным пунктом.
Мы с Сашкой, ее родители и моя заплаканная мама сидим на скамеечке возле двери ЗАГСа, ожидая своей очереди. Брак сегодня стал настоящим «таинством», никто не хочет, чтобы его выбор стал известен посторонним. Ведь не ясно, какой из вариантов унизительнее.
Наши политики кичатся тем, что сумели «преодолеть кризис мирным путем». Уверяют, что каждый из пунктов отвоевывали с риском для жизни. Но особенно не поспоришь, когда со спутников на тебя направлены термоядерные боеголовки, а противник не боится смерти. Да и не верю я политикам. Как-то я спросил у отца, многие ли политики продаются. Он ответил мне: «Все. Только цена разная».
Стены коридора увешаны красочными репродукциями, изображающими иные миры. Никогда еще фантастическая живопись не пользовалась такой популярностью. Чтобы как-то развеяться, мы с Сашкой принялись разглядывать картины. Особенно понравилась одна. На поляне, окруженной розовыми деревьями под ярким бирюзовым солнцем стоят три одетых по-земному человека – молодая женщина и двое мужчин. А рядом с ними, поджав задние ноги, сидит добрый рыжий кентавр, брежно держащий в руках человеческого ребенка.
– Валя, – может, там действительно так? – искательно заглядывает мне в лицо Сашка.
– Конечно, Шурка-Мурка, – отвечаю я, – так или еще лучше, – и чувствую, что краснею от того, как фальшиво звучит мой голос.
Наконец, предыдущая пара и кучка родственников с бледными улыбочками вываливаются в коридор. На свадьбе теперь принято дарить искусственные цветы. Из динамика над дверью раздаются наши имена: «Валентин Николаевич Паздеев и Александра Ивановна Толстоброва приглашаются в зал бракосочетаний».
Сашка смотрит на меня испуганными глазами. Дурочка, она не прекращает винить себя в том, что беременна. Тетенька-инспектор, поднявшись, одаривает нас ледяной улыбкой. Ей бы в морге работать. Впрочем, почти так оно и есть.
Война была проиграна, не начавшись. И вдруг подвернулось изобретение НАСА. До того вдоль и поперек засекреченные мезонные корабли дали нашему «западному» миру призрачную надежду. Мусульманам не нужны звезды. Ведь для людей Аллах создал Землю и только Землю. Это нас и спасло. Или несколько отсрочило конец.
… Утром, когда Сашка еще спала, мы с Виталием снова сидели на кухне.
– Почему ни от кого из колонистов еще не приходило известий? – спросил я, хотя и знал ответ заранее. – Почему еще никто из них не возвращался?
– Потому что они ныряют неизвестно куда и выныривают неизвестно где. И мы понятия не имеем, как находить направление. Когда-нибудь мы научились бы этому, но нам дали только пятнадцать лет. Убраться вон. Или в могилу, или в космос.
Он сказал «научились бы», а не «научимся» потому, что никто еще не доказал, что кроме Земли во вселенной есть миры пригодные для жизни.
– Виталий Иванович, а сами вы верите, что там что-то есть?
– Я верю, – сказал он. – Но, к сожалению, это вера чистейшей воды, и она ничем не подкреплена.
– Только вашим желанием? – подсказал я.
– Дело не в этом. Я верил в это и до кризиса, когда нас никто никуда не гнал. Ты же видел мою библиотеку. Я всю жизнь мечтал о космосе.
– Так почему же вы не летите? Вы считаете себя слишком старым?
Он усмехнулся.
– Ты знаешь, Валя, как раз поэтому я готов лететь хоть к черту на рога. Здесь мне терять нечего. Уж лучше так, чем доживать свой век, наблюдая, как уничтожают все, что ты любил.
То же самое написал в предсмертной записке отец.
– Так в чем же дело? – продолжаю настаивать я.
– Ты, правда, не понимаешь? А ты не знаешь, сколько стоит полет холостяку или человеку не фертильного возраста?
– Что такое «фертильный»?
– Способный к продолжению рода.
– Сколько? – упрямо спрашиваю я.
– В десять раз дороже, чем тебе, если бы ты собрался лететь с ней, – он кивнул на стену, за которой спала Саша. – Такова установка правительства. Чтобы старики не занимали место. Надо спасать детей.
Спасатели…
– Говорят, у американцев по-другому, – продолжает он. – У них и раньше пенсионеры путешествовали.
… Даже для нас полет стоит очень и очень дорого. Продано все, что только можно продать. И это еще притом, что в одном корабле по рекомендации генетиков, летит не менее ста супружеских пар. Наши родители с радостью отправились бы с нами, но это нам уже не по карману.
– Дорогие брачующиеся, – торжественно произносит тетенька, читая текст открытой книги. – Согласно статье двенадцатой Нового административного кодекса Российской Федерации, вступая в брак, вы имеете выбор из трех вариантов, и этот выбор вы должны сделать именно сейчас. Первый вариант: вступая в брак, вы проходите процедуру добровольной стерилизации…
Я видел тех, кто пошел на это. Их безошибочно узнаешь по загнанному взгляду и стремлению получать от жизни непрерывное удовольствие, не получая его совсем.
– … Второй вариант, – продолжает читать тетенька: – Вступая в брак, вы добровольно передаете заботу обо всех своих будущих детях правительству Объединенных Аллахом Земель Ислама без права пытаться искать их и каким либо образом влиять на их дальнейшую судьбу.
Казалось бы, какая разница – мусульманин, православный, католик?.. Где-то ведь он будет жить… Вот только всем «из непроверенных источников» известно, что наших детей в ОАЗИ превращают в евнухов. Я очень, очень давно не видел на улице беременных женщин. Или они, сгорая от стыда, прячутся по домам?
Как было бы здорово, если бы это было неправдой. Тогда бы, замерзая где-нибудь в космическом холоде или сгорая возле белого карлика, я бы мог думать: капля моей крови осталась на Земле… Но нет, я уверен, что это правда.
– … И, наконец, третий путь, – сообщает тетенька, отрываясь от бумажки, – покупка лицензии на космический полет. Она с любопытством оглядывает нас.
– Мы выбираем третье, – твердо говорю я.
Тетенька поднимает брови. Все-таки такой выбор делает не каждый второй и даже не каждый десятый.
– У вас есть квитанция об оплате? – спрашивает она.
– Да, конечно, – протягиваю я ей корешок.
– Замечательно! – говорит она, беря бумажку. – Приготовьте кольца, приступим к церемонии.
И из колонок над столом начинает струиться веселенький марш Мендельсона.
Выйдя из мэрии, мы с Сашкой садимся в украшенную машину. Я выглядываю из окошка и вижу зеленое полотнище.
– Мы еще вернемся, суки, – тихо говорю я сам себе. – Вы еще запоете… Слава Христу!
Хоть я и неверующий.
Потрясения обжоры
Андрею Синицыну
Какая вкусная бумажка… Я тихонько вздыхаю. Хочется ее съесть, но нельзя. Я непроизвольно тяну верхние лапки к письменному столу, но хозяйский ботинок настигает меня, и я отлетаю в угол.
– Но-но! – рявкает хозяин. – Сколько раз я тебе говорил: не смей ничего брать со стола, кроме окурков!
Говорил… Но одно дело окурки, другое – бумага. Белая, нежная…
– Пшел вон из кабинета! – командует хозяин.
Плохо дело. Впрочем, если пошариться по квартире, всегда можно найти хоть что-нибудь вкусненькое. Не такое, как бумага, но все-таки.
Проворно перебирая тремя нижними лапками, расположенными у меня под круглым днищем, я перемещаюсь из кабинета в гостиную. Тут я сегодня был уже раз пять, так что здесь ловить нечего.
Перехожу в спальню. С кресла за мной неодобрительно наблюдает кот. Возможно, помнит то недоразумение, которое произошло между нами, когда я еще не знал, что живое кушать нельзя. Как это печально! Я подозреваю, что живое очень вкусно.
Но нельзя, так нельзя. Я проползаю мимо, кот дергает кончиком хвоста и демонстративно перестает обращать на меня внимание.