Вдруг отец встал со своего места и затопал туда, где дают еду. Маленькая старая леди со стаканом молока и коржиком на подносе заспешила к освободившемуся месту у нашего столика и уже собралась было занять его, но дочь толстяка сказала:
— Это место занято.
Меня прямо напугал ее голос и то, как она это сказала. Будто мужчина заговорил, а не девочка девяти или десяти лет. Маленькая старая леди сказала:
— Извините, пожалуйста, — и пошла прочь с подносом в руках. Вот она действительно была похожа на маленькую девочку, даже голос у нее был детский.
Тут к столу шагнул человек с очень быстрыми движениями, на подносе у которого была только чашка кофе, и дочь толстяка опять сказала:
— Это место занято.
Но мужчина все равно сел на стул и начал быстрыми глотками пить кофе.
— Сейчас оно не занято, — сказал он, — и займу его я только на минуту.
Дочь посмотрела на мать, и было видно, что обе они на мужчину очень сердятся. Я только успела подумать: «Почему он не выпил кофе прямо у автомата?» — и тогда он вынул из кармана пиджака домашний сэндвич, мигом развернул его и начал есть. За минуту-другую он все съел, а потом встал, посмотрел дочери толстяка прямо в глаза и сказал:
— Вот видишь, ничего страшного не случилось.
Он посмотрел на меня и улыбнулся, а потом сделал такое, что я удивилась. Он освободил свое лицо от забот и тревог, сделал его очень спокойным и совсем серьезным, а потом сказал мне:
— Большое спасибо, моя дорогая, за то, что вы позволили мне разделить с вами стол.
Я, конечно, не знала, что сказать, но не удержалась и улыбнулась чуточку, и тогда он тоже улыбнулся и мигом исчез. Вовремя, надо сказать, потому что отец уже двигался к столику с новым подносом, нагруженным едой. Я думала — это десерт, но оказалось — три новые порции печеных бобов; и как он только догадался, что его жена и дочь хотят именно бобов? Он поставил перед ними по тарелке, и, не говоря ни слова, они снова начали есть. Когда они все съели, я повернулась к Маме Девочке, чтобы попросить ее, как только они встанут, перейти за мой стол. У Мамы Девочки был очень расстроенный вид. Она что-то читала в газете, которую держал в руках сидевший по соседству мужчина.
— Что случилось? — спросила я.
— Ох, Лягушонок, — прошептала Мама Девочка, — умер Джон Дули. Я только что прочла об этом в газете. Он был одним из самых лучших режиссеров, с которыми я работала на телевидении, и я страшно расстроена. Стоит мне познакомиться с каким-нибудь хорошим человеком, как он умирает — это просто уму непостижимо. Ему был пятьдесят один год, но выглядел он много моложе, и мне бы в голову не пришло, что он может умереть.
Тут трое толстых поднялись из-за моего стола, и я сказала:
— Мама Девочка, садись ко мне.
Мама Девочка взяла свой поднос, встала и пошла было к моему столу, но в это время трое людей (они даже не были вместе) заняли три освободившихся стула, а еще кто-то занял место, с которого Мама Девочка только что поднялась.
Она посмотрела, нет ли поблизости какого-нибудь другого места, но ни одного не было.
— Оставайся здесь, пока я не вернусь, — сказала она. — Никуда не уходи с этого места и съешь свой ужин до последней крошки, ладно? Я очень расстроена из-за бедного Джона.
— Ладно, съем все.
Мама Девочка ушла, а я доела свой суп и съела мороженое, а потом стала пить шоколад. Не проходит недели, чтобы не умер хотя бы один из друзей Мамы Девочки, и каждый раз это удивляет ее и очень расстраивает. Мне даже думать о смерти страшно. А что, если в один прекрасный день мы прочтем в газете, что в Париже умер мой папа? Что тогда будет?