- В общем, через неделю после моего приезда она умерла, - продолжил он. – Ее сын и муж остались одни. Я тоже чувствовал себя осиротевшим, потому что для меня она была больше чем кузина, она была мне как вторая мать, хотя старше всего на три года. И хотя мы редко виделись, я знал, что в любой момент могу позвонить ей и выговориться. И сам всегда готов был выслушать ее и помочь. Но она не захотела рассказать мне о своей болезни, а сам я ни о чем не догадывался. Может, если бы я узнал об этом раньше, ее можно было бы спасти. Если бы я полгода назад вырвался к ней на день рождения, я узнал бы об этом тогда, когда еще не было так поздно. Я нашел бы ей хорошего врача. Может, ее бы спасли. Никогда не прощу себе этого!
- Но неужели ты думаешь, что она не боролась? – попыталась успокоить я его. – Уверена, что если бы она нуждалась в твоей помощи, она сказала бы тебе об этом. Неужели она стала бы думать о гордости, когда речь идет о жизни ее сына? Или ты думаешь хоть одна мать согласиться оставить сиротой своего ребенка по собственной воле?
Я чувствовала, что мой голос тоже начинает предательски дрожать, и замолчала.
- Нет. Не пытайся утешить меня. Я должен был приехать к ней. Это по телефону она не хотела ничего рассказывать, а при личной встрече все было бы иначе. Может, если бы я выкроил для этого время в своем графике, она была бы сейчас жива… Но теперь не об этом. Я рассказал тебе это лишь для того, чтобы ты получше представляла мое состояние на тот момент, когда мы снова начали встречаться. Через какое-то время я заметил, что ты похудела, а потом этот обморок, твои рассказы о каких-то загадочных таблетках, от которых дети рождаются дураками. Всё это не прибавляло мне оптимизма. Я думал, что если бы не наш идиотский уговор не говорить ни о чём, кроме секса, ты рассказала бы мне обо всем.
- Так и было! – взволнованно вставила я. – Если бы не этот уговор…
- Я сходил с ума от беспокойства, а ты молчала. А я не мог, не мог спросить прямо. И твой врач тоже ничего не говорил. Если бы я прямо спросил у него, не рак ли у тебя, если бы решился открыто поговорить с тобой. А потом всё выяснилось, но в этом уже не было никакого смысла. Ты рассказала о ребенке, который мог бы быть у нас, но которого больше нет. Ты была так расстроена, что не замечала, что каждое твое слово было словно пощечина. В каждом его звуке я слышал упрек и обвинение своей похоти. Тому, что своей неуемной страстью я погубил нашего ребенка и лишил тебя радости материнства. И мне стало так больно и обидно. Я радовался тому, что ты здорова, что ты не умираешь, а тебе казалось, что я радуюсь потере ребенка. Я психанул из-за этого постоянного недопонимания, из-за твоих недомолвок, и наговорил все то, о чем сейчас безумно жалею. Если бы я мог все вернуть и исправить…
- Но почему? Почему ты решил, что я обвиняю тебя? – воскликнула я, не скрывая больше катящихся по лицу слез. – Разве я попрекнула тебя хотя бы словом? Ведь единственный человек, кого я винила во всем, это я, я сама. Это я не уберегла нашего ребенка, отдавшись одной лишь страсти и не замечая ничего ни вокруг, ни внутри себя!
- Ты винила себя? – оглянулся в изумлении Том. – Но за что? Как такое вообще могло прийти тебе в голову?!
- Теперь я уже и сама не совсем это понимаю и полностью осознаю всю абсурдность этих обвинений. Просто в тот момент мне было очень больно и нужен был кто-то, кто положил бы мне руку на плечо и сказал, что я ни в чем не виновата. Как и тебе, когда умерла Синди.
- Наверное, - Том сел рядом, обнимая меня. – Наверное, мы с тобой два безумца, проклятые Богом.
- Не говори так! У проклятых Богом не может быть такого сумасшедшего счастья, что удалось познать нам. А я никогда не была так счастлива, как в этот наш месяц с обетом молчания. Может, все остальное было платой за это счастье? Да, она оказалась высока, но не нам определять ее размеры. Я впервые в жизни была счастлива в любви. Впервые в жизни я полюбила человека, который существует в реальности, а не в моих мечтах. Сколько раз я влюблялась в абсолютно нереальных личностей. Ты ведь тоже поначалу был выдумкой – образ с экрана и дорисовки моей фантазии. И я не могла поверить своему счастью, когда ты стал реальным. И сейчас, просыпаясь среди ночи, я порой думаю, был ли ты или только приснился мне.
- А потом с ужасом осознаешь, что в реальности прекрасный принц оказался чудовищем, - криво усмехнулся Том.
- Никогда в жизни! – горячо воскликнула я. - Мне такое даже в голову не приходило! Или все-таки приходило?
- Ну-ка? – хитро посмотрел он на меня.
- Нет, знаешь, как бы я на тебя не злилась, я ни разу не пожалела о нашем знакомстве и о том, что между нами было. Ты считаешь меня ненормальной?
- Нет, я считаю тебя самой лучшей, самым лучшим из того, что случалось в последнее время в моей жизни.
- Спасибо, - скромно потупила я глаза, не ожидая от него подобного признания. – И никогда, слышишь, никогда не смей называть себя чудовищем.
- Хорошо, договорились, - пожал он плечами.
- Откуда вообще эта страсть к самоуничижению? Кто вбил тебе в голову, что ты грязное похотливое животное, чудовище? Кто тебе это наговорил? Уж не твоя ли мать? Ты никогда не рассказывал мне о ней, почему? Я знаю, что она жива.
- Видишь ли, - Том встал с кровати и подошел к окну. – У нас на Западе дети не так близки с родителями, как у вас, в России. И уйдя в ранней юности из дома, многие поддерживают связь с родными лишь по телефону или навещают их по праздникам и выходным.
- А ты навещаешь свою мать?
- Я не хочу это обсуждать, - отрезал Том, и я поняла, что бесполезно пытаться вытрясти из него еще хоть что-то.
- И чего же ты хочешь? – спросила я с унынием – Том отказывался окончательно разрушить стену тайн и недомолвок между нами, и это не внушало мне оптимизма.
- Чего я хочу? – он подошел к кровати, сел на корточки и, глядя на меня снизу вверх, проговорил:
- Я хочу забыть все обиды и боль, терзавшую нас в прошлом. Я хочу, чтобы ты простила меня и вернулась к нам в группу, хочу, чтобы в нашей жизни было еще много таких прекрасных моментов, о которых, как ты сказала, тебе было приятно вспоминать даже тогда, когда одно мое имя вызывало у тебя отвращение. Я хочу просыпаться вместе с тобой, хочу видеть со сцены твои глаза, когда стою у микрофона. Хочу, чтобы однажды ты все-таки произвела на свет нашего с тобой ребенка. Хочу всегда видеть тебя и слышать твой голос. Хочу бурно ссориться с тобой, чтобы завершать это еще более бурным примирением. Хочу тебя. Всю. Без остатка. Понимаю, что может быть это слишком много для такого недостойного типа, как я. Но ты ведь спросила, чего я хочу. А хотеть мне никто не может запретить.
- Никто, - пробормотала я, внезапно севшим голосом. В дамских романах пишут, что голос садится от страсти. Со мной это скорее случилось от изумления. Даже в самых смелых мечтах я не могла представить себе подобного.
- А если я прощу? Если я возьму и останусь? И вернусь к работе в группе? И буду все время маячить у тебя перед глазами, с утра и до вечера? А потом возьму и рожу тебе кого-нибудь?
- Роди! Маячь! Оставайся! – Том встал с пола, сел на кровать и, с силой прижав меня к груди, начал целовать, спускаясь губами к шее, а затем все ниже.
Я лишь застонала в ответ и обхватила его за шею, как утопающий хватается за соломинку. Похоже, мне действительно придется задержаться в Лондоне. И в постели. Мы не вылезали из нее до самого утра.