И Амоча, не дожидаясь, что скажет его спутник, круто повернул коня в сторону аласа.
В южной стороне аласа вился дымок. Они и направились туда. Там, между двумя, огромными лиственницами, темнел односкатный шалаш. Косари — отец с сыном — кипятили к обеду чай.
— Какие у вас новости, гости? — спросил пожилой косарь незнакомцев, которые ему показались какими-то странными людьми.
— Разве мы прибыли осчастливить тебя своими новостями? — грубо ответил ему Амоча. — Лучше дай-ка нам ымдаана — напитка из кислого молока.
— Сынок, принеси-ка ымдаана скорее из ямы, — распорядился косарь.
— У нас нет новостей, дружище, — тихо сказал Манчары, стараясь смягчить бесцеремонность и грубость своего попутчика. — Вот, может, вы нам что-нибудь расскажете?
— У меня… тоже… нет новостей, — заикаясь, ответил косарь, видя, что у Амочи, жадно глотающего из чумана принесённый мальчиком напиток, грудь и живот залиты сметаной и лоснятся на свету. — Вы куда это едете… господа?..
— Куда бы мы ни ехали, до этого тебе дела нет! — вспылил Амоча. — Мальчик, где ваша яма?
— Конечно, дела нет… Я просто спросил… — пробормотал косарь. — Так, к слову.
— Мы были здесь неподалёку, в вашем улусе, — спокойно отвечал Манчары.
— Отец!!! — послышался истошный крик мальчика, Манчары с косарём бросились за шалаш.
— Сукин сын! Ещё кричит! — Амоча держал под мышкой туесок с маслом и несколько лепёшек. — Твой отец вот что сделает! — И он показал фигу. — Попробуйте-ка сопротивляться! Я вам задам перцу…
Мальчишка встал с земли, где он лежал у пня, за ямой. По краям губ текла кровь.
— Отец!..
— О, пожалейте нас!.. — упал косарь на колени перед Амочей. — Ведь это наша провизия на пять дней. Как мы без харчей будем убирать сено? Если не накосим, наш хозяин съест нас. Пожалейте…
— Ха-ха! Пожалей, говоришь! Во всём мире никто не жалеет никого! Запомни это!
Манчары подошёл сзади и развернул Амочу за плечо:
— Положи! Положи обратно!
Тот зло сощурил свои раскосые глаза:
— Опять твоё сердце разжалобилось, что ли? Не дурачься! Если мы это донесём до нашего табора, то ты первым будешь толкать себе в рот!
— Видишь, кого ты грабишь, собака! Разве это не байский батрак? Что у него есть, кроме этих нескольких ложек масла и лепёшек? Хочешь заставить его плакать кровавыми слёзами? — Манчары схватил Амочу за грудь. — Сейчас же отнеси всё обратно!
— Прочь отсюда! Убери руку!
Амоча толкнул Манчары кулаком в грудь.
Манчары рванул Амочу к себе, стукнулся спиной о дерево и, размахнувшись, ударил его в выступающий вперёд подбородок.
Амоча плюхнулся в заросли шиповника. Туесок и лепёшки разлетелись в разные стороны.
Манчары схватил косаря, всё ещё продолжавшего стоять на коленях, за плечи и приказал:
— Вставай!
Амоча медленно выбрался из зарослей шиповника, схватил лежавший около него толстый сук и шагнул было вперёд с намерением вступить в драку, но остановился. Скорее всего, струсил, видя, что косарь и Манчары стоят рядом, плечом к плечу. Амоча злобно отшвырнул в сторону сук и поковылял к своему коню.
Обратно они ехали молча, не проронив ни одного слова.
К своему табору приехали уже вечером.
Никто из них не стал разжигать костра.
Амоча курил, сидя на чурке и положив ногу на ногу. Манчары осматривал и проверял ремни и пряжки подпруг.
— Сердобольный друг мой, ну, а где же твои огонь и варево? — насмешливо спросил Амоча. — Ведь ты же проявляешь жалость ко всякой твари на земле! Пожалей и меня. От голоду я усох наполовину.
Манчары даже не обернулся на его слова. Продолжал проверять сбрую.
— Варнак Манчары, слышишь ли ты? Я ведь с тобой разговариваю! — рассерженный Амоча вскочил с чурки.
А Манчары не вспылил и не всполошился, подёргал рукой седло, ещё туже подтянул подпруги. И только после этого повернулся к Амоче:
— Мне тоже хочется поговорить с тобой.
— А ну-ка! Ты, мил человек, наверно, хочешь заставить меня развести огонь, приготовить еду?
Манчары шагнул прямо к нему:
— Скажи-ка мне, Амоча, чего ради ты разбойничаешь?
— Ха-ха! Вот ещё вопрос! Если ты этого не знаешь, то о чём же ты думал до сего времени, слюнтяй? — Амоча захохотал. Потом резко и угрожающе подступил к Манчары: — Чтобы есть-пить, одеваться, дур-рак! Есть-пить! Одеваться!
— Есть-пить… Одеваться… — повторил Манчары, словно хотел запомнить. — Разве только из-за этого? Неужели только из-за этого тебе приходится переносить наказания розгами, тюрьмы, трудности и мучения, подвергаться постоянным преследованиям?
— Конечно, из-за этого. Разве сытно питаться и хорошо одеваться — это пустяковое дело? Пока гуляешь на воле, надо повеселиться, порезвиться, поесть и попить до отвала. Такова моя цель.
— А что ты любишь и жалеешь в этом солнечном мире? И что ты ненавидишь? — спросил его Манчары.
— Ничего не люблю! Ничего не жалею! Ненавижу всё на свете! Жалостливых и сердобольных тоже ненавижу. Если бы имел возможность, то и их опрокинул бы навзничь, наступил и слушал бы их последние крики.
Манчары подошёл к месту, где разводили костёр, выдернул опорную рогульку стяга, на котором вчера висел котелок с варевом, взял рогульку за один конец, а второй протянул Амоче:
— Оказывается, мы с тобой люди совсем разные. И по ошибке оказались вместе. С этого момента давай расстанемся навсегда, как концы этой рогульки!
— Чего-чего ты болтаешь? — удивился Амоча. — Разве ты, как и я, не разбойник? Или считаешь, что, пожалев одного какого-нибудь ползуна, одного какого-нибудь хамначчита, выйдешь сухим из воды? Едва ли! Дурак! И не надейся даже! Все тебя называют варнаком Манчары, разбойником Манчары. И всегда, даже после смерти, будут так называть.
— Врёшь! Я ещё ни разу ни одного батрака, ни одного бедняка, ни одного кумалана-бездомника не заставил плакать кровавыми слёзами! И, даже умирая с голоду, не буду ничего отбирать у обездоленного, у неимущего. Пойми это! — Суровым приказным тоном Манчары крикнул: — Тяни! С сегодняшнего дня твой грех — твой, мой грех — мой!
Амоча молча отломал один конец тальниковой рогульки и швырнул его в сторону.
Манчары бросил ему кульки из кожи, которые они сегодня отняли у богача:
— Возьми всё это себе!
Амоча забрал кожу и затолкал её в свои перемётные сумы, прикрепил к седлу.
Манчары ловко вскочил на коня:
— Заранее предупреждаю: поперёк дороги мне не попадайся!
Амоча тоже сел на коня:
— И ты мне не попадайся. Попадёшься — не пощажу!
И оба поскакали в разные стороны.
Манчары поехал на восток, туда, откуда утром взойдёт солнце; Амоча — на запад, туда, где начало алеть небо перед закатом солнца.
Приданое
В усадьбе бая Асхара, хозяйничавшего на западной части аласа Килэдимэ, всё громче слышались говор и покрикивания. Всё чаще стали мелькать женщины и дети в промежутке между чёрным домом и хотонами. Время от времени среди суматошного, трудно различимого бабьего говора слышался резкий, визгливый голос, словно удары тонкого прута. И тогда бабий говорок сразу же умолкал, но вскоре опять возникал и становился громче и оживлённее. К говорку присоединялся ленивый лай собак, раздававшийся попеременно в разных сторонах.
Манчары повернулся и, лёжа навзничь, отмахивался от комаров махалкой из белого конского волоса, с костяной рукояткой. Сюда, на Килэдимэ, он прибыл вчера.
Года три назад, когда Манчары был схвачен и отправлен на каторгу, бай Асхар приказал выпороть нескольких бедняков из его наслега и отнял у них скот и имущество, заявив при этом, что «они приняли участие в разбое Манчары». На самом же деле эти люди не присоединялись к Манчары. Их обвинили ложно, чтобы отобрать у них скот. Случайно попав в эти места, Манчары решил отомстить за всё это Асхару. Но оказалось, что бай уехал в соседний улус. Манчары укрылся недалеко от дороги, проходившей мимо байской усадьбы, и ждал его целый день, но тот так и не приехал. Бай, видимо, узнал каким-то образом о замысле Манчары… А если так, то он не приедет сюда, пока не убедится, что путь безопасен. Не может же Манчары лежать вечность в ожидании! Так и не удастся выполнить задуманное. Как обидно! Манчары уже решил было ворваться в усадьбу и поднять там переполох, но передумал. Нет, не надо, лучше сделать так, чтобы Асхар всё видел своими глазами. Если налететь в их отсутствие, то баи обычно наказывают своих батраков и взыскивают потери с них. Придётся приехать в другой раз.
На озере Килэдимэ закрякали утки. Значит, уже вечереет и наступила пора, когда утята выплывают из камышей на середину озера. Манчары приподнялся, чтобы встать, но в это время в лесу послышался треск сухого хвороста. Он опять залёг в тени деревьев.
Лёжа, он увидел сквозь ветви кустарника, что совсем близко около него, в двух-трёх шагах, лёгкой трусцой пробежала девочка — подросток лет двенадцати-тринадцати. Она была босая. Её ступни, покрытые почерневшими мозолями, ловко отскакивали от выступавших шершавых корней деревьев. На девочке коротенькое платьице с заплатками из разных лоскутков, утратившее свой первоначальный цвет. Но заплатки сделаны очень умело и тщательно. Длинная её шейка пожелтела от загара. В косички по плечи вплетены красные тряпочки. Манчары не успел разглядеть личика девочки — помешали деревья. Хотел приподняться, но воздержался — она могла испугаться шороха.
Девочка несколько раз промелькнула среди зелёных ветвей, наклонившихся в душной дрёме этого тихого летнего вечера. И казалось, что в густом недвижимом воздухе остались слова тихой песенки, которую она пропела, размахивая тоненькой рукой, державшей гибкий прутик:
Манчары лежал и смотрел в ту сторону, куда ушла девочка. Ушла… Заплетённые косички её торчат кверху, а сама порхает словно бабочка. Голубка, какая ты хорошая! Интересно, чья же ты дочь? Какого-нибудь хамначчита или сирота горемычная? «Оленёнок дорогой…» Сама похожа на стройного оленёнка. Как хорошо бы стать отцом вот такой девочки!.. Пройдёт несколько лет, и она станет большой, красивой… Но вряд ли выпадет на её долю счастье. Всё равно втопчут беднягу в грязь чьего-нибудь хотона. Или выйдет замуж за какого-нибудь обездоленного парня. И задавят её непосильным трудом, изведут побоями. И умрёт, не увидев и не познав счастья. В этом мире так называемое счастье не предназначено для нас, бедняков. Видимо, его забрали такие же богачи, как Асхар. Манчары встал, чтобы пойти к своему другу, оставшемуся неподалёку, в долине, стеречь коней. Стряхнул с одежды хвою и мусор. В это время со стороны усадьбы Асхара послышался визгливый бабий голос:
— Ты куда это, паскуда, провалилась? Твои коровы ещё давеча пришли, как только ты ушла. Что это, разбойник Манчары задержал тебя, что ли?
Манчары вздрогнул. «Наверное, попало бедняжке Оленёнку», — подумал он.
— Она ещё что-то бормочет, негодная! — опять высоко взметнулся злой визг. — Ты о чём бормочешь? Защищаешь разбойника Манчары? Вот тебе! Вот!
Послышался глухой стук ударов. И в то же время донёсся душераздирающий детский крик:
— Ой, ой, бо-оль-но-о!..
— Противная, попробуй-ка в другой раз так вести себя!
— Ай, ай, про-сти, не бу-ду!..
— А вы чего уставились? Живей доите коров!
Опять наступила тишина. Манчары всё ещё стоял, прислушиваясь, и смотрел в сторону хотонов, почему-то не решаясь уходить отсюда. Там, очевидно, начали хлопотать и возиться с коровами, стали их доить. Лишь изредка слышался громкий шлепок женской ладони по крупу коровы. «Тише же, человека можешь растоптать!», «Дай соли полизать», «Вот дура, на своего телёнка злится!» — нарушали изредка тишину женские голоса. В то же время намного ближе, откуда-то сбоку, слышался кроткий голос какой-то старухи:
— Деточка… Хозяйка… Дымокур…
Она, наверное, сказала: «Хозяйка накажет, разожги дымокур» — и дала ей совет. О, несчастненький Оленёнок…
Когда уже завершалось вечернее доение коров, визгливый и резкий, как гибкий прут, голос вдруг опять потряс окрестность:
— Что это Пеструхи всё ещё нет! А что же вы все ходите и молчите, словно немые? Где та поганка? Противная, иди сейчас же, обязательно найди и приведи Пеструху! И даже не думай появляться без неё! Ну, не стой!