Уже склонившись поднять с полу куртку, я вдруг сообразила, что осмотрела всю квартиру в поисках ребенка. Кроме комнаты самой Алевтины. Пашка не показывал мне комнату своей матери, но вдруг он именно там?
Так и не повесив на вешалку куртку, я решительно направилась к заветной двери, сжимая куртейку в руках. Если Пашки нет и там, сразу же позвоню Алевтине. В конце концов, мать имеет право знать, что разиня-соседка прохлопала ее сына.
В тот момент, когда я нажала на ручку и приоткрыла дверь в спальню соседки, по квартире эхом пронесся бой курантов. Наступил Новый год. Вторя курантам, где-то глухо бухал колокол. И мне даже почудился выстрел пушки. Ну, это я так подумала. На самом деле, наверняка, это был какой-то навороченный салют или обычный хулиганский взрывпакет. В последнем подъезде нашего дома обитал не совсем благополучный контингент, от таких соседей можно было ждать всего, чего угодно. А не только взрывпакета под окнами в новогоднюю ночь.
Тряхнув головой, чтобы избавиться от наваждения, я решительно переступила порог чужой спальни. И взвизгнула от ужаса.
Комната тонула в жутком, потусторонне-зеленом, мерцающем свете. По полу слался какой-то чудовищный дым, протягивая свои зеленовато-белесые щупальца к моим ногам. А пространство то там, то тут прошивали короткие, но болезненно-яркие изумрудные молнии. Воздух, казалось, пульсировал. И я не сразу поняла, что источником всего этого безобразия оказалось огромное, от пола и до потолка зеркало в тяжелой старинной оправе, украшенной искусной резьбой. Оно словно светилось и полыхало изнутри.
Совершенно потрясенная, я визжала и визжала, выпуская весь скопившийся в груди ужас наружу, не имея сил замолчать, не думая, что подумают и что сделают соседи.
Все закончилось внезапно. Пульсация воздуха вдруг прекратилась. Свечение зеркала стало не таким интенсивным. И туман за стеклом как бы слегка развеялся. Пропуская вперед…
— Черт… — я потрясенно икнула.
И это было отнюдь не ругательство. Зазеркальный персонаж выглядел один в один, как небезызвестный Георгий Милляр в фильме «Вечера на хуторе близ Диканьки». Такой же лохматый, с пятачком, рожками, бородкой и хвостом. Разве что киношный черт был чумазым, а этот, недовольно ковыряющий пальцем в ухе, мог похвастаться чистенькой, хоть и не белой рожицей. Закончив прочищать слуховой канал, новый персонаж прищурился на меня и с отвращением скривился:
— Чего ты орешь, оглашенная? Оглушила, как есть! Я вот Алевтине на тебя пожалуюсь, да счет выставлю! За лечение полученной при исполнении травмы!
***
Далеко не сразу я осознала услышанное. А когда поняла, то едва не села прямо там, на пороге.
— Кому пожалуешься? — осторожно переспросила, гадая: то ли я сошла с ума, то ли мне это все снится.
— Кому-кому, — проворчал… ну пусть так и будет: черт, — а то ты не знаешь, у кого гостюешь!
Подумав, я все-таки сделала пару шагов и присела на краешек широченного ложа Алевтины так, чтобы видеть зеркало. Знаю, что неприлично и негигиенично, но альтернативой кровати в качестве посадочной поверхности был только пуфик в непосредственной близости зеркала. И вот к нему бы я не смогла приблизится даже если бы от этого зависела моя жизнь. Так что я пристроилась в ногах кровати, как примерная девочка положила на колени куртку и сложила поверх нее руки:
— А какое отношение ты имеешь к Алевтине? — вкрадчиво задала самый волнительный для меня вопрос. Все же вероятность того, что я сошла с ума или сплю, никто не отменял.
Черт хмыкнул:
— Ну так, привратники мне с ней, стало быть.
Как говорила одна очень известная девочка: все страньше и страньше, всё чудесатее и чудесатее.
— Привратники?..
Черт прищурился:
— А ты кто такая, раз элементарных вещей не знаешь? Одкыль тебя Алевтина приволокла? А главное, зачем?
И тут, одновременно с грохотом новогодних салютов за окном, на меня обрушилась неприглядная реальность. Я вспомнила, зачем я зашла в эту комнату, и почему вообще оказалась в этой квартире! На глаза навернулись слезы. Вляпалась ты, Милка, по самое не балуйся вляпалась! Э-эх! Надо звонить Алевтине и сдаваться. Соседка убьет.