Раз неизвестно, что внутри Дома, значит, что? Значит, нужно это разузнать! А для этого — проникнуть в Дом!
Чувствуете логику? Чтобы проникнуть в Дом — нужно проникнуть в Дом. И при всей абсурдности — всё правильно. Мне нужно в Дом — тайно, чтобы добраться до Источника, то есть, пробраться туда, куда посторонних не пускают и так, чтобы меня никто не увидел. А для разведки внутренних помещений — в Дом можно пройти абсолютно легально, хоть с фанфарами и в сопровождении всех обитателей Дома.
Что Аглашка и сделала.
Только без фанфар.
Да, это оторва просто-напросто подошла к Дому по подъездной дороге, постучала в ворота и спросила, не нужна ли прислуга. И при этом — в этом не было безбашенной наглости и нахальства, присутствовал голый расчет. В Дом въехали новые обитатели. Значит, необходимое количество прислуги должно увеличиться. Да самое элементарное — больше грязной посуды, значит, здешние посудомойки не справляются, значит, нужны новые. А везти с собой посудомойку из самой Москвы… Никто не будет. Они же на месте есть!
Правда, я подозреваю, что в этом походе от Аглашки — только безбашенность и нахальство. А точный расчет был от Насти с Клавой. Княжна, хоть и страдает от комплекса неполноценности и теряется при близком общении со мной, но девчонка умная.
В общем — Аглашка пришла к Дому, постучалась в ворота, поругалась со стражниками, на шум вышел местный дворецкий — кроме шуток, он на Руси именно таки называется — посмотрел на взъерошенную девчонку… нет, это не стражники ее ерошили, она вечно так выглядит, посмотрел, короче говоря, что-то прикинул… И теперь в Доме будет новая посудомойка. А у меня — свой человек, глаза и уши.
— …я, значит, теперь могу тихонько по дому пошастать, у дверей послушать, и…
— И бесследно исчезнуть, когда тебя поймают, — закончил я.
— Меня? Поймают?!
— Тебя. Ты думаешь, в боярский дом просто так возьмут первую попавшуюся девчонку с улицы? Могу поспорить, сегодня вечерком вокруг нашего дома будет крутиться пара-тройка неприметных людишек, которые разнюхают, кто ты вообще такая, откуда взялась и не собираешься ли ты вынести из терема столовое серебро и жемчужное ожерелье самой боярыни.
— А у нее есть жемчужное ожерелье?
— Аглаша!!!
— Нет, ну правда.
— Аглаша, твоя задача — мыть посуду, болтать с другими слугами, смотреть, слушать, запоминать и никогда-никогда не совать свой нос туда, где нечего делать посудомойке! За тобой будут присматривать и, если тебе в голову придет мысль куда-то пошастать и где-то подслушать — то лучше сразу и сама помойся и завернись в саван.
— Но…
— Аглаша. Ты. Меня. Поняла?
— Да…
Ой, что-то терзают меня сомнения… Ладно. Теперь вторая часть Марлезонского балета.
— Пойдем.
Я взял девчонку за руку и повел за собой в комнату. Аглашка сначала послушно бежала следом, но у дверей притормозила:
— А… зачем?
Тот же вопрос молча стоял в округлившихся глазах остальной части моего «гарема».
— Отблагодарить ее хочет, — с некоторым сомнением прошептала Настя.
Аглашка уперлась окончательно:
— А можно… не надо? Я как-то… это… боюсь… Может, потом? В другой раз?
— Пошли, — потянул я ее, — Наказывать тебя буду. За самоуправство и без меня решили.
Остальные правильно поняли множественное число в слове «решили» и заподозрили, что их ждет то же самое. Только потом.
Аглашка растерянно посмотрела на меня. Я кивнул на кровать:
— Ложись.
— А… — она потеребила конец пояска, — Одежду… снимать?
— Не нужно. Ложись давай.
Девчонка обреченно вздохнула и легла. На спину, вытянув руки вдоль тела.
— На живот, — покачал я головой.
В глазах скоморошки плескался страх. Она не понимала, что я задумал, и явно напридумывала себе таких ужасов, что это само по себе было бы наказанием. Но я не остановился.
Подошел к Англашке — та зажмурилась — вытянул ее руки вперед и привязал к столбцам кровати косынкой. Вторая косынка ушла на ноги, теперь скоморошка лежала, вытянутая в струнку.
— Что… что ты будешь делать? — спросила она, испуганно кося глазом.
— Наказывать, — сказал я, и завязал ей рот платком.
После этого я… Подвинул к кровати табурет и сел на него, открыв недавно купленную книгу. «Повесть о бесноватой жене Соломонии, пять лет жившей одержимой и поругаемой бесами и спасенной святыми отцами Иоанном и Прокопием».
Когда до Аглашки дошло, что я с ней не буду делать НИЧЕГО — она издала такой вопль, что за дверью шарахнулись и кто-то упал. А нечего подслушивать!