— На пенсию? Но разве это значит, что Ергазы делает враждебное дело? Да и вообще он не способен на подлость.
— Что же, по-твоему, подлость?
— Когда по чьему-либо наущению возводят на человека напраслину.
Пеилжан незлобиво смеялся:
— Ну и джигит! Все еще злишься на рецензию! Ничего, вот выйдет книга, подобреешь, простишь своим настоящим друзьям и их промашки.
— Конечно! Если на зло отвечать злом, то и жить не стоит.
— В этом ты прав. Я для твоего отца тоже вот сделал доброе дельце.
— Что такое?
— Не петушись, а лучше выслушай! На днях в Академии выборы. Ергазы выставил свою кандидатуру в членкоры. Так вот, чтобы остудить его пыл, я добился выдвижения и своей кандидатуры на это же место. Надежды, конечно, мало, что меня изберут. Зато не пройдет и Ергазы — голоса-то разделятся.
— Шутишь? Неужели думаешь что если Ергазы станет академиком, то шанрак[68] моего отца опрокинется?
— А-а, говори что хочешь! Только уверен — твой папаша думает по-иному.
— Ну, допустим, все так, как говоришь. Непонятно одно: почему тебя волнует мой отец?
— Вот это вопросик! Я же не враг твоему отцу!
— Твои слова — это не слова друга.
— Толкуй как угодно. Только посуди сам, где логика: я выступаю против врага твоего отца, тогда кто же я для него самого?
— Как ни крути, но то, что ты делаешь, — самая настоящая подлость.
— Даже эти слова пропускаю мимо ушей, разберемся потом. А сейчас сообщу еще вот что… На днях меня встретил Ереке, просил, чтобы я отозвал свою кандидатуру. Я сказал, этого не сделаю. Короче, мы крепко поговорили, теперь в ссоре.
Даниель все еще не мог понять, чего надо от него Пеилжану. «Бог мой, что это он, как у муллы на исповеди, открывает все карты. Нет, такая угодливость не к добру. Пеилжан же не простачок». Даниель, занятый своими мыслями, как сквозь сон слышал его вкрадчивый голос:
— Я убедился окончательно в ничтожности Ергазы. Знаю, что сам причинил в свое время немало неприятностей твоему отцу. Прошу, поговори с ним, пусть простит меня за все, — раскаивался Пеилжан. — И пусть не успокаивается. Ергазы может и пройти в академики. У него большие связи.
Даниель, все еще пытаясь разгадать скрытые намерения собеседника, спросил:
— Ты, сказал, чтобы отец не успокаивался. Это как понять?
— Нельзя сидеть сложа руки, надо написать куда-нибудь… Твой отец знает сам, что делать. С его мнением, уверен, посчитаются где угодно!
Наконец-то… Наконец-то стал ясен до конца вероломный ход Пеилжана. Как не ужаснуться этой подлости? Даже пот выступил на лбу от волнения. Ему показалось, будто и он причастен к грязным делишкам.
— До чего же может докатиться человек! — в гневе почти прошептал Даниель.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
До сих пор Арман не задумывался о своей жизни. Жил и жил… Все было к его услугам. Тяготила учеба — он откладывал книги в сторону. Нависала угроза остаться на второй год — родители тотчас бросались на помощь. Мать уговаривала, умоляла учителей, обещала, что сын «исправится, подтянется, подучит». И Арман переходил из класса в класс.
Акгуль и Ергазы приложили все силы, чтобы вступительные экзамены в институт были сданы. Использовали все возможности: авторитет, знакомство, услуги… Даже в годы студенчества, если случалось, что сын заваливал экзамен, родители «сдавали его сами». Не без их участия он остался работать в Алма-Ате, получив с грехом пополам диплом о высшем образовании.
А потом начал работать в экспедиции Кунтуара. К этому времени и сам не заметил, как увлекся выпивкой, картежной игрой. Когда родители поняли это и переполошились, они ничего не хотели так искренне, как быстрой женитьбы Армана. Тут-то и подвернулась Жаннат. Но разве такого повесу женитьба остепенит? Нет, он только и думал о том, чтобы посидеть в ресторане, провести ночь за картами… Однако, если Арман вечером собирался из дому, а Жаннат начинала хмуриться, выражая свое неудовольствие, бедная мать тут же вставала на защиту сына. «Молодо-зелено, — говорила она. — Повзрослеет — поймет. Вы уж простите его».
В последние дни Арман пересмотрел каждый свой шаг, переоценил каждый поступок, перебрал в памяти все с тех пор, как помнит себя, и… до похорон матери. Он ужаснулся, как бесцельно и беспечно провел годы: «До чего я довел мать и сам себя, свою семью!»
…Арман не мог спокойно лежать на диване, то и дело ворочался с боку на бок. «Так жить больше нельзя. Если разобраться — я убил родную мать, которая ни в чем не была повинна». За то, чтобы он стал человеком, теперь могла бороться одна Жаннат. Но стоило вспомнить о жене, как рядом вставал другой образ — Биби. «Нет, нет! Пошутили, и хватит. У меня семья: Жаннат, двое сыновей».