«Начиналась совершенно мертвая страна. В могильной тишине поднялись мы на плато, ведя коней под уздцы. Ужасный вид открылся нашим глазам — это был камень! Ему не было ни конца ни края. Словно ехали по громадному заброшенному дому, где крышей было само небо, а стены терялись в беспредельности. Мы даже старались, чтобы кони не очень громко стучали по полу. Ничего не было: ни птиц, ни кочевников, ни единой былинки…»
Как хорошо, как славно думалось за книгами! Солнце золотило потускневшие обрезы. За сводчатым окном удлинялись тени от тополей. В читальном зале включили свет. Жалел поднял голову: стрелка часов подползала к восьми. Бегом в книгохранилище. Золотоволосой девушки не было. Вместо нее — женщина в очках, с нарумяненными щеками.
— Слушаю вас, молодой человек?
— Видите ли… Я брат Гульжамал Юсуфовны. Нет, не родной, разумеется. Приехал в командировку. Адрес вылетел из головы, — плел он первое, что пришло в голову. — Не могли бы вы мне помочь? Такой случай…
— Посторонним лицам адреса сотрудников не даем.
— Какой же я посторонний? Брат! Понимаете?
Для того чтобы ему можно было поверить, он говорил, конечно, слишком горячо.
— Прямо из экспедиции… У нас такая жара — мозги плавятся. Не только адрес сестры — свое имя забудешь.
Почему-то именно такая чушь — и подействовала.
— Постараюсь что-нибудь сделать… — и ушла.
Пять минут. Десять. Вечность! Куда она пропала? Шаркающие шаги. Возвращается наконец-то. Протягивает листок с адресом:
— Пожалуйста, впредь будьте не так забывчивы. Сестры этого не любят. Особенно молодые и симпатичные…
«Догадалась! Ну и ладно. Главное — адрес!»
— Спасибо. Благодарен. Всегда…
Он уже пятился к двери, пожирая глазами строчку: Советская, 22-12. Как музыка! Двадцать два — двенадцать! Он почти бежал по улицам, не замечая ни людей, ни бархатного ночного неба, ни звонких арыков — ничего. Дом. Ее дом. Четырехэтажный. Тополя почти дотягиваются до крыши. Третий этаж — десятая квартира. Значит, живет на четвертом. Звонок… «А если ее не окажется дома? Что сказать? Потом, потом…» Звенит цепочка, щелкает замок. Она! В домашнем халатике, честное слово, еще лучше, чем в голубом костюме.
— Вы?
— Конечно. Удивлены? Немного задержался. Был в министерстве. Только…
— Вы еще и враль?!
Дверь захлопнулась перед носом.
«…В могильной тишине поднялись мы на плато. Ужасный вид открылся нам — то был камень».
А несчастная судьба Бековича-Черкасского? Его голову на пике с конским хвостом пронесли по пескам в Хиву. «Кто это? — спрашивали встречные караванщики. — Кафыр[28], посол Московии Бекович!» — отвечал охрипший от пыли и ветра глашатай.
Потерял девушку! Уперся в какие-то книги. Осел! Твою голову надо тащить по пескам… Убить мало!
Жалел спускался по ступеням осторожно, будто шел по клавишам. Если окончатся на четное число — вернется и снова позвонит. Если на нечетное? Тоже вернется. Зачем же спускаться? И когда ты повзрослеешь? Правильно брат говорил: тебе еще надо в детсад походить для общего развития…
Двадцать семь… Тридцать четыре… Сорок одна… У-у-уф, последняя! Не везет. Он сел у подъезда на скамейку. Перед глазами плыла тихая тополиная улица. Откуда-то доносилась музыка. Одна и та же пластинка. «Одесский порт в ночи простерт. Огоньки за Пересыпью светятся…» — дразнил уверенный мужской голос. Где-то далеко хлопнула дверь. Заплакал ребенок.
«Я буду ждать и тосковать, если ты не придешь на свидание…»
Ждать, тосковать, догонять… Обычные глаголы. Простучали каблучки. Остановились рядом.
— Ну что вы тут сидите? Пойдемте к нам. Мама манты готовит.
Так они окончательно познакомились…
«Самолет идет на снижение… Пристегнуть ремни… от курения… плюс тридцать восемь…» — механически проговорила бортпроводница. За окном косо неслась желто-серая земля. Отдраена дверь. Пахнуло жаром, как из печки. Голая земля. Охра, сурик, немного белил. Ни пятнышка зелени. Пассажиры спускались по трапу с облегчением: твердь!
Жалел вышел последним, остановился, достал сигарету.
— Гражданин! У самолета курить запрещается!
…Это ему? Стюардесса?! Неужели на свете существует такой въедливый голос?