— В детстве, — рассказывал он, — ничего так не любил и не ждал, как поездки в ночное с лошадьми. Уже взрослым прочел «Бежин луг» и, удивительное дело, узнал свое детство, хоть и далеко Жайык от тургеневских мест. Костер. Печенная в золе картошка. Скачки на лошадях… А бахчи? Крадешься ночью, замирая от каждого шороха. Вот и поле, серебряное от лунного света. Темнеет шалаш сторожа. Свист — и несешься сломя голову с тяжелым, как ядро, арбузом. Бу-бух! Огненный сноп летит к небу. Это сторож проснулся и выпалил из ружья…
Но слаще арбузов были истории, которые рассказывал конюх Жагор. Он повидал свет. Сражался с белыми в гражданскую. Потом басмачей бил… Был у него орден Красного Знамени и клинок с надписью от самого Фрунзе.
«Есть такое место, где с одной стороны море, с другой стороны море, а посреди пески, — начинал рассказывать Жагор. — Живут там тоже казахи. Какие у них кони! Пятьдесят верст, сто верст пролетят по пескам и свежие — хоть снова скачи. А верблюды? Барсы, а не верблюды. Месяц могут не пить, а уж выносливы… Пушку тащат — будто перышко…»
«Где же это место?» — спрашивали мы.
«Далеко… Видите вон ту голубоватую звезду? Если идти, идти, идти… много дней — то звезда будет прямо над вашей головой и вы попадете в то самое место, где похоронена моя нога…»
Жагор похлопывал по деревяшке, которая заменяла ему ногу. А мы вглядывались в звезду. Она казалась близкой. Один из нас, побывавший с отцом в Жемпитты — степном городке, до которого было верст семьдесят, тянул:
«Не очень-то и далеко… До Жемпитты и обратно».
«Правда, Жагор-агай?[31]» — допытывались мы.
Он сердился:
«Разве говорил: смотри и не думай? Самое меньшее, то место от нас в двух тысячах верст. Если день и ночь идти будешь, то придешь через полгода… А может, и вовсе не дойдешь, если не будешь шевелить мозгами».
«А как называется место, где живут кони и верблюды?» — робко спрашивали мы.
«Мангышлак!»
Еще до войны, продолжал вспоминать Жандос, попросился на практику в места, о которых слышал с детства. Увидел море, пустыню, розовый чинк…
— Да что вам объяснять… Не один год вместе работаем…
Жалел тогда слушал рассказ, и думалось ему: «Как, в сущности, хорошо, что одна судьба свела их вместе — Тлепова, Алексеенко, Аширова, Халелбека… И все еще впереди. Все самое лучшее, что может быть в жизни, еще предстоит, еще случится…» От расчетов Жалела оторвал шум. Голоса. Топот множества ног. Будто пчелиный рой жужжал в коридоре. Жалел поднялся из-за стола, открыл дверь. Перед кассой напряженно стояла толпа. К нему сразу кинулось несколько человек:
— Где начальник?
— Спрятался?
— Кассира зови!
Впереди один: свинцовое лицо, застывшие глаза, небритые щеки запали сухими бороздами.
— В чем дело, товарищи? — как можно спокойнее спросил Жалел.
— Уезжаем!
— Где кассир?
— Хватит!
— Пусть деньги выдаст.
Он не различал ни лиц, ни глаз — одна накаленная человеческая масса колыхалась перед ним. Сосредоточился, нашел того, небритого:
— Расчет? Да вы же только приехали? Вот вы… Да, да… Еще ничего не сделали.
— Ну и что? Какое дело? — небритый исподлобья глядел на Жалела. Глаза его странно косили. — Отработал! Уезжаю.
Несколько голосов — хриплые, чужие — поддержали:
— Пусть трактор работает… Он — железный…
— Ха-ха… Чего с ним толковать? Отчиняй кассу!
— Начальника давай! Тлепова!
— Тлепов поехал к родникам, — начал объяснять Жалел.
Его перебили:
— Ишь, к родникам… А мы без воды сидим.
Кто-то рассмеялся судорожным, зловещим смехом. Коридор повернулся: это толпа надвинулась на Жалела.
— А ну, тише! — взорвался Жалел. — Я — главный геолог! Замещаю Тлепова. Какие у вас вопросы? Говорите по порядку. И не все. Кто старший?
Переглянулись. Стало тише.
— Зачем обманули? Говорили, что Узек — не хуже Баку. — Молодой, франтовато одетый, с усиками говорил на неправильном языке — смеси русских и азербайджанских слов.
В толпе засмеялись:
— Нашел Баку! Асфальт пожиже да дома пониже.
— Не понимаю? Кто обманул? Говорите толком! — Жалел сдерживался, чтобы не сорваться.
— В палатку зайди… В собственном поту купаемся… Здесь не курорт, — одним дыханием сказал Жалел. — Здесь пустыня. И говорили об этом прямо. Потому и надбавка идет к основному заработку… Шестьдесят процентов!
— Не в наши карманы, — высунулся небритый.
— А в чьи?