— Петровский? Михаил? В Караганде живет?
— В Москве. Рассказывал, что дознались, кто убил его отца…
Сары сделал паузу, шумно хлебнул из пиалы.
— Ажигали. Сын Туйебая убил!
— Вон оно что… Волчонок! Я-то думал: откуда у твоих жанбозовцев револьверы? Камча да соил… — простодушно сказал Бестибай. — И раньше говорил: ты ни при чем… Зря на тебя напраслину возводили.
Сары побагровел:
— Напраслина… Сколько терпел! Меня самого…
Он не договорил, раздраженно ткнул пальцем в пространство.
Еще в детстве слышал Жалел эту историю. Туйебай… Большевик Петровский… Коллективизация. Смерть Петровского связывали с Сары! «Так вот кто, оказывается, сидит у отца! Бывший прислужник Туйебая. Потому и дочь записал не на свое имя. Боялся…»
Жалел уколол его взглядом. Сары перехватил, прикрыл тяжелыми веками острые, волчьи глаза. Словно из другого мира, о котором Жалел читал или слышал от стариков, пришел этот угрюмый Сары. Баи. Барымта. Резня из-за скота. «Неужели вот такой старик… Мог убить. Изуродовать. А сейчас сидит рядом. Пьет чай. Дочь — инженер… Поразительно».
— Ажигали… Являлся в аул — все летело вверх тормашками, — припомнил Бестибай. — И ты был с ним. Почему разошлись? Ты не говорил.
— Ажигали к белому генералу пошел. Слышал о таком? Толстов. А мне зачем война? Потом Толстое в Персию ушел. Ажигали в песках остался…
Горькая гримаса тронула губы.
— В песках женился. Бегал от гепеу как заяц. — Сары махнул рукой: — Собачья возня. И жизнь — собачья.
— А дети были у него? — спросил Бестибай.
— Сын. Отца когда взяли — с ворами, говорят, спутался. Пропал…
— Яблоко от яблони… — вырвалось у Жалела.
Сары метнул в него мрачный взгляд, дернул толстой шеей, словно ему что-то мешало. Бестибай, сглаживая неловкость, подлил гостю свежего чаю, миролюбиво произнес:
— Что было — прошло… Помнишь, как в одной шахте один уголь рубали? Как мозоли наживали…
— Аллах и новая власть не обидели, — зарокотал Сары. — Могу спокойно умирать. Детей уважают. Никто худого про них не скажет. Моя Танакоз… добрая… умная… В самой Москве училась!
Нежность, любовь, смирение были в его густом голосе. Жалел невольно поразился перемене. Немало повидавший в жизни старик сидел перед ним. Жизнь прошла, а он все не может забыть какого-то бая, его сына — белогвардейского офицера… Недаром батыра называют в народе «журекти» — джигит, у которого доброе сердце. Трусливого же — «журексиз» — человек без сердца… Кто же он, этот старик, что несет в себе память о прошлом как незаживающие язвы? Бессердечие не уходит, не исчезает бесследно. До конца дней оно рвет душу…
Сары поднялся:
— Пора. Дочка ждет.
Нахлобучил новую зеленую шляпу. Нечеловеческой — звериной походкой, развалисто двинулся к двери. У порога приложил широкую руку к сердцу:
— Жду теперь вас в гости. — Сверкнул исподлобья угольный глаз. — Посмотрите на мою умницу Танакоз!
— Придем обязательно, — пообещал Бестибай. — Соседи. Как без них проживешь? Хоть и твердит Басикара: сосед хорош, когда забор хороший. Но…
— Что? Жив этот баламут? — вскинулся Сары. — Сколько от него терпел…
— Зачем так говоришь? — укорил Бестибай. — Добрый человек. Если бы не он… — Вспомнилась больница. Режущий яркий свет. Безнадежность. Пожилой врач в тугом халате разговаривает о погоде, выдавливая из себя малопонятные слова. Басикара! Дорогой мой друг! Да поможет аллах тебе выздороветь, как ты помог мне…
— Баламут! — повторил Сары, как отрезал. Бестибай промолчал: невежливо заводить на пороге спор с гостем. Поводя широкими, еще прямыми плечами, Сары шагнул в ночь. Отец за ним. Проводить.
Жалел походил по комнате. «Танакоз, Танакоз…»[32] Так называл ее этот старик. Из зыбкого тумана проступала девушка. В руках светильник. Она прикрывает его тонкой ладонью. От ветра, дыхания, недоброго взгляда… Поодаль — могильный камень — кулыптас. Пришла поклониться. Отцу, матери, брату…
Вспомнил! Танакоз! Она же как две капли воды похожа на ту девушку со светильником — Катю-Ботагоз[33], нарисованную Тарасом Шевченко. Глаза! Овал лица. Руки. Но главное, конечно, глаза. Чистые, огромные, печальные…
Он кинулся в угол, где грудой свалены книги. Выхватил одну, другую. Альбома с рисунками, которые Шевченко сделал во время мангышлакской ссылки, не было. Что ищу? Вчерашний день? Альбом — подарок Гульжамал с нежной надписью: «Вспоминай любовь и Мангышлак!» — конечно, не взял с собой. Как и другие ее подарки…