— Есть ли новости? — спрашивают всадников.
— Есть! — важно отвечают те, перегибаясь с седел, принимают кесе[34] с ядреным чалом. — Возле Узека в земле провертели дыру. Из нее нефть хлещет. День и ночь!
— Кто провертел?
— Сыновья старого Бестибая!
Поглаживаются бороды. Цокают языки. Начинаются толки о дальнейшем течении жизни.
— Слыхали? В Узеке нефть нашли!
— Ио-о-о! Нашли нефть? Жаксы, жаксы![35]
«Великое дело — добрая весть. Скачет она впереди всадника. Услышишь ее — и будто все твои овцы принесли по двойне. Их, дал бы аллах силы — не торчал бы возле этой клетки на железных колесах, а сел на верблюдицу да поехал от аула к аулу, рассказывая о нефти…»
Бестибай отводил взгляд от вагончика, расстилал платок, припадал на колени, шевеля губами. Он то сливался с землей, то выпрямлялся, воздевая вверх руки. Слова были короткие, как дыхание. Старик благодарил за удачу, посланную сыновьям, просил отпустить еще немного дней, упоминая слово «нефть». Оно вырывалось неожиданно, вроде само собой, и рядом с другими, въевшимися с тех пор, как помнил себя, привычными словами звучало кощунственно. Бестибай, на всякий случай, шелестел им быстро, как бы извиняясь. Но разве без этого слова можно начинать узекский день?
Нефть… С утра до вечера это слово висит над поселком, вспыхивает в разговорах, журчит в проводах, проступает на бумаге, стучит в дизелях и насосах буровых, мчится по дорогам, задыхаясь в жаре и пыли. Нет, не лихие джигиты на выносливых, не знающих усталости адаевских конях разносят новость по свету. «На Мангышлаке нашли нефть!» — повторяют снова и снова радио, газеты, телевидение, известие будоражит, жжет, волнует множество людей, далеко выходя за пределы отпущенного им скудного и короткого пространства, именуемого человеческой жизнью. «На Мангышлаке нашли нефть!» Значит, в стране будет еще один нефтяной район, а с ним — города, дороги, трубопроводы, заводы. Тысячи людей приедут в пустыню, и, чтобы они прижились на новом месте, нужно решить тысячи вопросов. И прежде всего: вода, пища, жилье, электроэнергия. Все — от бурового станка до иголки, от самосвала до сапог — надо забросить на полуостров, чтобы индустриальное сердце, пока еще робко забившееся в Узеке, заработало уверенно, мощно, ритмично. «На Мангышлаке нашли нефть!» Она даст краю, республике, стране новую силу. Об этом говорят в кабинетах, лабораториях, редакциях. Настоящее большое дело не кончается каким-нибудь днем или часом. Оно рождает новые и новые дела, втягивая в себя все больше и больше людей. Кажется, за тысячи километров от пустынного полуострова рудники, шахты, нивы, домны, заводы… Но, добывая железную руду или уголь, выплавляя сталь или чугун, выращивая хлеб, испытывая новые машины или вычерчивая контуры будущего города, горняки, земледельцы, сталевары, архитекторы, быть может сами не подозревая о том, крепко связаны с Узеком.
И уже на месте палаток, юрт, щитовых домов, вагончиков, наскоро прилепившихся к узекской земле, видится белокаменный город. Скверы с тенистыми деревьями, под которыми играют дети и сидят влюбленные. Дрожащий свет неоновых витрин по вечерам. Шуршание шин по мокрому асфальту. Прозрачный аквариум аэропорта. А за городом, за широчайшим световым экраном, отражающимся в небе так, что меркнут звезды, алыми, белыми и желтыми огнями светят буровые. Они шагают к горизонту размашисто, упорно, неостановимо, вскрывая все новые и новые нефтяные пласты, а по их следам насосы-качалки высасывают из-под земли темную густую кровь, без которой немыслима сегодняшняя жизнь. Узекское месторождение, как и город, только-только начинает жить, и у них все впереди…
— На Мангышлаке город будет! — кричит охрипший от пыли всадник. — Узек!
— Узек городом станет? Э-э-э… Болтаешь, парень!
— Мой язык не овечий хвост! — горячится гонец в сердцах, оскорбляя коня плетью.
Уже и топот копыт пропал. Пыль улеглась. Но головы все еще повернуты в ту сторону, куда умчался лихой джигит.
— Город будет? Узек? Значит, адаи в каменных домах жить будут. Ну и дела!..
«Эх, сбросить бы с себя годы, вскочить, как бывало, в седло, не касаясь стремени, да промчаться по степи с доброй вестью!» — думалось Бестибаю. Кашляя и вздыхая, шел в вагончик за чайником, стараясь не пролить ни капли, наливал воду, ставил на кирпичи, — очаг в углу двора Бестибай соорудил сразу же, как приехал в Узек, — укладывал под днище курай, щепочки, клочки газеты и чиркал спичкой. Живой горячий цветок вырастал на глазах. Пламя притягивало, завораживало, и чем больше он глядел на трепетные язычки, лизавшие закопченные бока чайника, тем беспокойнее делалось на душе. Будто из пламени следило за ним пристальное око, спрашивая о чем-то или ожидая ответа. А он, словно в полусне, не мог ни отвести взгляд, ни ответить, ни укрыться от всевидящего огненного глаза. Чувство тревоги было сначала расплывчатое, но оно постоянно жило в нем, хотя старик и пытался убедить себя, что все хорошо.