В один из таких вечеров Жалел возвращался в Узек. Он отпустил машину — она должна была заехать за Юрием Алексеенко, который сидел на самой дальней буровой, у Аширова. Метод газолифта, который предложил применить Юрий, чтобы повысить давление в пластах, никак не шел. Но упорный, верный себе Алексеенко не отступал, не жаловался на неудачи, работал размеренно и увлеченно. И Жалел думал, что скорее весь Узек вместе с буровыми провалится в тартарары, нежели Юрий сдастся.
Жалел шел в поселок пешком. Тяжелая круглая луна всходила над горизонтом, как таинственный космический знак. Пустыня в ее багровом свете казалась вылитой из бронзы. И, глядя на этот необычный свет, Жалел вспомнил такой же вечер, уже далекий, ушедший, — когда вместе с археологами он ехал по берегу залива Сарыташ. Подземный храм Шахбагата остался за спиной, но все разговоры и мысли вертелись вокруг того, что они видели и пережили.
Такая же громадная яркая луна вставала тогда над горами и морем, и, глядя на нее, на застывшие волны-горы и на серебристые валы, бьющие о берег, Жалел отдавался на волю какого-то большого планетного времени, уже не годами или столетиями измеряя его, а эпохами, периодами. Отдельные человеческие жизни, прошедшие через святилище, были всего лишь песчинками, но свет — тот, что сиял над миром или пылал в светильнике, — незыблемо и вечно освещал путь поколениям его предков. Творческая воля и гений степняков вовсе не были раздавлены суровой пустыней. Более того, искусство было для них одной из форм борьбы. И разве сегодня, когда все они, работающие в Узеке, пытаются заглянуть в глубь земли, не тот же свет помогает им? Не это ли вечное пламя преодоления сжигает их? Тлепов, Алексеенко, брат… Разве не жжет их тот же огонь творчества и дерзания, что сжигал революционера Петровского, о котором не раз вспоминал отец? Или Жихарева, открывшего Жетыбай?!
Если только представить на мгновение, что люди отказались бы от попыток заглянуть в неведомое, перестали дерзать и мечтать, — не случилось бы с ними того же, что произошло с потомками древних майя, о которых ему рассказывали археологи?
Испанцы-конкистадоры разорили цветущее государство, и некогда талантливый, отважный народ теперь все силы свои положил на то, чтобы уцелеть. Они решили выжить любой ценой, и одно из племен — лакандоны — ушло в леса, затерявшись в джунглях. Отделившись от внешнего мира, лакандоны постепенно забывали о тех временах, от которых остались всего лишь живописные руины. Обсерватории, шахты, каналы, храмы стирались из памяти, словно их никогда и не существовало. Да и, кажется, для чего они? Достаточно быть сильными, ловкими, хитрыми, мужественными охотниками, чтобы выжить.
Но они ошибались. Чтобы продлить жизнь народа, одной заботы о сегодняшних насущных потребностях оказалось мало. Лакандоны скитались по югу Мексики, угасая с каждым поколением[46]. Своей судьбой они как бы говорили, что мысль, не принявшая материальную форму, утрачивается, а знание, не закрепленное пером, резцом, печатным станком, исчезает бесследно, так же как духовный опыт, не переданный детям, ничему не служит.
Потомки некогда могущественных майя уходили в небытие. Их умирание, как думалось Жалелу, началось с той самой минуты, когда вечный инстинкт познания мира уступил место другому — стремлению сохранить себя в постоянном и неизменном виде. Как бы законсервироваться во времени. Но круг замкнулся, и в нем для гибнущего народа не осталось ничего — ни прошлого, ни будущего. Только жалкое прозябание.
«Все движется в мире!» — ответили его предки венгерскому путешественнику, забредшему в адаевский аул. Теперь, когда Жалел сам старался сделать родную землю богаче, он быстрее и глубже почувствовал смысл этого неукротимого и вечного движения. Его народ сумел сохранить и развить дальше древнюю цивилизацию, созданную кочевниками азиатских степей. Предки никогда не забывали прошлое, но и не отворачивались от настоящего, четко сознавая свое место в мире… Огонь в светильнике горел всегда!
Хорошо думалось в этот вечерний час на пустынной дороге, и, когда на краю поселка из тени, которую отбрасывал склад, отделилась фигурка женщины, Жалел с удивлением узнал в ней Гульжамал. И тут же услышал знакомый картавый голос:
— Жалел! Я ждала тебя… Ведь… Хотелось увидеться с тобой. Послезавтра мы уезжаем…
— А-а-а, — горловым звуком откликнулся он, как всегда, когда встреча с человеком была ему неприятна.
46
В шестидесятых годах нашего столетия лакандонов насчитывалось всего около двухсот человек.