Не менее очевидно, что такая молодость бывает неблагодарной и забывчивой, одним словом, легкомысленной. Она, в отличие от вас, не отягощена делами, которые надо оправдывать, товарищами, которых нельзя обеспокоить, дружбой, которую нельзя предать, положением, от которого нельзя отказаться, престижем, которому нельзя нанести ущерб, разоблачениями, которые следует отвергать, ролями, от которых нельзя избавиться. Она не отягощена укоренившимися привычками и не верит в формулировки, придающие законченный вид мышлению и жизни. Она может произносить вольнолюбивые слова, которые нарушают внутреннее спокойствие и расстраивают сложившиеся отношения. Она обнажает ничем не прикрытый лик мира и сдирает позолоту с души, разоблачая напускную вежливость и снисходительность, замешенные на откровенной пошлости. В этом ее сила. Не мешайте ей хотя бы какое-то время, не лишайте ее наивности и великой способности удивляться и мечтать. Не учите ее на примерах истории, не твердите ей о традициях! Может быть, она откроет луну? А пусть и так, но вы-то уже не увидите этого. Молодость счастлива хотя бы оттого, что каждый вечер видит, как луна ведет беседу с крышами домов, в которых живут люди, не забывая при этом и о том, что на улицах по вечерам горят фонари. Может быть, она ошибается? Когда же наконец наши ученые признают за нами право на ошибку, то есть право в поисках истины сражаться в первых рядах, а не паразитировать на истине, сидя в благоустроенных кабинетах вместе с теми, кто уже достиг всего?
Другими словами, когда же они признают, что величие человека как раз и состоит в том, чтобы не порывать до конца со своим детством, с его жаждой приключений, незащищенностью, крайней нетерпимостью, наивностью и бескорыстием?
Для ребяческих утех всегда найдется время, а вот детство не вечно, годы проходят, и, чтобы сохранить детство, его надо постоянно отвоевывать. Детство, будь оно благополучным и светлым или тяжелым и горестным, нельзя отбросить, когда черты лица теряют ребячливость. Говорят, что русский народ перескочил через буржуазный возраст, не заплатив ему дани. Наше поколение чувствует себя призванным повторить этот чудный скачок за одну жизнь. Но не всем удается устоять. Конечно, будет видно, сумеем ли мы сами, по меньшей мере некоторые из нас, устоять перед соблазнами буржуазного духа. Но в конце концов мы только и требуем того, чтобы суждение об этом было вынесено.
Признаем следующее. Молодежь 30-х годов, в частности, плохо воспитана. Фактически ей пришлось говорить совсем не так, как если бы она была благодатью эпохи — я беру это слово в его позитивном и немного религиозном смысле, — а так, как если бы она была своего рода новым социальным классом, отделившимся ото всех остальных и выдвинувшим собственные требования, соответствующие ее положению и интересам.
Когда имеешь дело с классом, то есть с группой людей, замкнувшихся в своем групповом эгоизме, надо каждый раз задаваться вопросом, сами ли они, по собственной воле, поставили себя в такое довольно забавное положение, или же их туда подтолкнули, сами ли они отделились от других людей, или их отделили. Что касается нынешней молодежи, то справедливо было бы признать, что ее обособление оказалось в гораздо большей степени результатом опустошений, причиненных войной{1}, чем следствием ее собственного желания даже тогда, когда она пользовалась полной независимостью.
Было бы не так тяжело, если бы молодежь оказалась в одиночестве, какое испытывают дети в обществе старых людей. Но те, кто удерживал в своих руках бразды правления и были властителями умов, их не назовешь стариками — это были люди конца прошлого века, состарившиеся уже в пору своей юности. Они были всюду, они и теперь всюду, хотя с того времени прошло двадцать лет. Часть тех, кто прошел через войну, присоединилась к ним, ища умиротворения, другие же ныне с нами, но их молодость оказалась запоздалой.
Раскол стал заметным только в 30-х годах. «Беспокойный» возраст мог сбить с толку даже самых проницательных людей, поскольку они могли позволить себе роскошь беспокоиться о своем процветании. Если оставить в стороне лучших из них (а это самые молчаливые), то они, говоря о духовных ценностях на высокопарном литературном языке, искали повод, чтобы совесть их перестала мучиться, сталкиваясь с тяжелыми испытаниями, чтобы она могла укрыться в зачахших цветниках перед лицом требований, зовущих строить новый мир. Власть вернулась из сражений изрядно потрепанной. Именно в этот момент они позволили себе отправиться на отдых и затеять игры между собой. И они наигрались до потери сознания.