Весь февраль мы занимались тем, что продавали товар из пострадавшей партии. С целыми упаковками проблем не возникло, а вот с частично подпорченным товаром пришлось повозиться. Все решалось благодаря хорошим личным отношениям с кладовщиками оптовых баз. Каждого мы просили взять товар как есть, да, с испорченным где-то товарным видом, но взять и постараться продать, если уж что-то не продастся, мы обещали тут же забрать обратно. Я понимал, что мы лезем к людям в глаза с неудобными просьбами, но ничего поделать уже было нельзя. Мы сами создали себе проблему своей добротой, сами и расхлебывали. Удивительно, но все продалось. Возвраты оказались столь незначительными, что руководство «Люксхима» нам их попросту списало.
К концу зимы я понял, что устал. Не было никаких сил терпеть это время года. К тому же с середины февраля температура вновь сползла к «минус» двадцати и прочно там застряла. «Весна! Да где же ты!? Скорей бы уже!» Последнюю неделю я зачеркивал на настенном календаре каждый уходящий день зимы жирным черным маркером. И прозевал смену неба. Очередным морозным утром выскочил из подъезда и побежал догонять отца, ушедшего на стоянку десятью минутами ранее. Я пересек извилистыми дорожками соседний двор, перебежал дорогу и, оказавшись на снежной тропинке, перешел на шаг, тяжело дыша на чистом холодном воздухе. Солнце светило так ярко, что заболели глаза. Я шел по тропинке, щурясь от белоснежного наста и ощущая лицом и кончиками ушей мороз. На стоянке из-под «газели» валил дым, отец прогревал двигатель и расхаживал перед капотом с сигаретой в зубах. В холодную кабину не хотелось, и я принялся тут же поблизости расхаживать и размахивать руками и пританцовывать. Через несколько минут, надрыгав-шись, я закрыл глаза, задрал голову вверх, подставил лицо солнцу и замер.
— Что застыл, как истукан!? — раздался веселый голос отца.
— Греет, — буркнул довольно я.
— Да какой «греет»!? — удивленно возразил тот. — Мороз, вон, какой на улице, не греет там еще ничего! Рано еще!
Я отстранился от всего внешнего, продолжая стоять на морозе с закрытыми глазами и чувствовать его кожей лица. Медленно поворачивая голову, подставляя лицо солнцу с разных сторон, я пытался почувствовать то еле уловимое, что с каждым годом значило для меня все больше. Есть! Правая щека вдруг ощутила кроме окружавшего царапанья морозного воздуха крохотный пятачок тепла, неуверенно образовавшийся на ней. Солнце неумолимо пробивалось сквозь веки и разливалось под ними ярко-красным светом. Казалось, если я сейчас открою глаза, то окажусь посреди лета в его буйстве тепла, красок и запахов. Я медленно повернул лицо, подставив солнцу левую щеку. Пятачок тепла робко перебрался через подмерзший кончик носа туда же. «Греет!» — застучало радостно в моей голове.
— Поехали!? — голос отца разогнал мои тонкие ощущения, как стаю мальков на отмели. Я открыл глаза, лета не случилось. Стоянка, февраль, «минус» двадцать.
— Да, поехали! — бодро согласился я. — А какое сегодня число?
— Двадцать четвертое, а что? — отец замялся, уже взявшись за ручку двери.
— Да, ничего, это я так, — отмахнулся я и двинулся к кабине, закончив вслух свои мысли: «Двадцать четвертое февраля, четверг».
Мы забрались внутрь. Сиденье тут же облепило меня со спины ночным холодом, который поглотил пуховик, я лишь поежился. Отец с трудом воткнул передачу, преодолевая густое сопротивление масла в коробке, и отпустил сцепление. «Газель» зарычала, кабину снаружи заволокло клубами дыма, колеса хрустнули, срываясь с места — тронулись. Отец с трудом, багровея, выкрутил замерзший руль до отказа вправо. Машина выехала на центральную дорожку стоянки и бодро покатилась к выезду. Солнечный свет ударил справа в боковое стекло, замер на моем лице. «Греет, греет!», — застучало в голове тут же с новой силой, я радовался как ребенок, понимая, что до спасительного весеннего тепла оставалась неделя или две.
ГЛАВА 16
Весна пришла в марте уже привычно вместе с большим завозом синьки. Восемьсот упаковок мы получили разом, забив ими весь склад. Календарная весна пришла, а тепла не было. Весь март температура продержалась ниже нуля. Я каждый день смотрел прогноз погоды то по телевизору, то в интернете — они оказывались не утешительными, зима цеплялась за термометр весь март, не давая красному столбику ртути подняться выше заветной цифры «ноль». Я громко ругался и про себя матерился, проклиная холода и сожалея о том, что не родился в стране, жители которой вообще не знают, что такое снег. Из-за холодов синька продавалась вяло, едва лучше, чем в феврале. Надежды на раннюю весну не сбылись, и я ходил мрачнее тучи и злее самой злобной собаки. А с середины февраля меня заставила пребывать в ярости и гневе еще и лужа у ворот нашего склада, солнце начало припекать даже через холодный воздух, и талый снег стал днями медленно стекаться в низину перед воротами, а ночами замерзать. Нижние края ворот прихватывались льдом намертво, я и отец брали лом и выдалбливали их изо льда. И так по полчаса каждое утро всей второй половины марта. В апреле температура резко подскочила до десяти градусов тепла, оставаясь выше нуля и ночами. Переставшая замерзать лужа набухла и потекла через порог в склад. Первую неделю апреля мы месили ногами грязь в складе, пока солнце окончательно не высушило землю. Внутреннее напряжение от затянувшейся зимы и слабых продаж товара схлынуло, мы с отцом облегченно перевели дух и тут же тринадцатого апреля разругались вдрызг. Все накопленное — напряжение, взаимное недовольство, упреки — вышло наружу, не решив старых вопросов, добавив новых и усилив наш раскол.
— Все сидишь, играешь? — сказал отец, войдя в мою комнату.
Я сразу уловил в его голосе нотки раздражения и недовольства, напрягся.
— Играю, а что еще делать-то? — произнес я, сидя в зеленом, обшарпаном на подлокотниках, кресле у компьютера.
— Занялся бы чем-нибудь полезным, а не этими глупыми игрушками! — не снижая тона недовольства, добавил отец. — Сидишь как малолетний, играешься целыми днями!
— Чем это полезным я должен, по-твоему, заняться!? — отвлекся я от монитора и развернулся в полоборота к отцу, который остановился у балконной двери, взявшись за ручку. Он шел, как обычно, на балкон курить и нервно крутил в другой руке сигарету.
— Думал бы лучше о работе! — сказал отец, повернул ручку и распахнул балконную дверь, сунул сигарету в рот.
— А чего о ней думать!? Вроде все нормально у нас или нет!? — поддержал я тон.
— Нормально!? Ну, раз ты считаешь, что открыть и закрыть две розничные точки — нормально, тогда, да, все нормально! — стоял в дверном проеме отец, успев перед фразой вынуть сигарету изо рта и снова начать ее мять.
— А причем здесь это!? — дернулся я от неприятного поворота диалога.
— А при том, что сколько сил и времени потратили на них, оборудования торгового заказали на пятьдесят тысяч и что!? Стоит оно теперь на складе, пылится! Выброшенные на ветер деньги!
— Не пятьдесят, а тридцать шесть тысяч, начнем с этого…
— Да какая разница! — отмахнулся отец, вернулся в комнату, сел на краешек дивана.
— Ха, как это, какая разница!? Большая! Передергивать цифры не надо! И насколько я знаю, решения об открытии точек мы вместе принимали, или как!? — развел я руками. — Сказал бы, что ты против и все, точек бы не было! В чем проблема-то!? Я что ли виноват в том, что они не заработали!? И при чем здесь то, что я сижу играюсь в игрушки, я не пойму!? Кому я мешаю!? Ты, вот, идешь на балкон курить, я ж не говорю, что ты опять идешь туда курить и торчишь там с сигаретой постоянно! Или ты там о работе думаешь!?
— Думаю о работе, да!
— И чего ж надумал, расскажи, мне интересно!?
— Ты не умничай, давай, понял!? Я тебе отец, поэтому прикуси язык!
— Ну, вот опять, как думать о работе — так мы партнеры, и какие-то претензии ко мне, а как узнать, тоже самое у тебя — так ты отец! Ловко у тебя получается!
— Да! Ловко! — зло сцепил зубы отец.
— Да что за предъявы, я не пойму!? — начал злиться и я. — Тебе что-то не нравится!?
— Не нравится то, что ты без конца сидишь в интернете и играешься в игрушки!