♦
Моя история рассказана. Можете явиться за мной, милорды, прочитать мою рукопись, отнестись к ней, как вам будет угодно, и сжечь ее, как вы сожжете мое тело. Вам может показаться странным, что человек моих лет перед лицом отвратительной смерти проводит последние дни в воспоминаниях своего детства, но повторение правил и зазубривание этапов мрачного ритуала — не единственные функции памяти. Воспоминания более важны, чем уставы или предписания; с их помощью мы вытягиваем нить смысла, а потому это подходящее занятие для человека на пороге смерти.
В старости, милорды, мы возвращаемся к урокам нашей юности. На самом деле только тогда мы их и понимаем. Рассказывая истории нашего детства, мы узнаем, какими мы были и какими стали: во-первых, в событиях; во-вторых, в рассказах; в-третьих, в ценности, которую приписываем событиям. И пересказывая историю мавра, я отдаю дань магии и тайне, которые он воплощал. Это конечная цель всех историй: воскресить душераздирающее очарование детства, оживить полузабытую силу чувства и напомнить себе о времени, когда мир был чудесным и страшным.
Вам этого не понять. Я упоминал раньше книгу Ибн Туфайля. Его сын неспящего узнал, что есть три вида людей: те, кто понимает истину только разумом, те, кто понимает символами откровения, и те, кто принимает законы, происходящие из символов откровения. Я добавил бы к этому тех, кто понимает через рассказывание историй, что по-своему является символом откровения, и тех, кто ничего не понимает, ибо ослеплен законами, определяющими форму внутренней истины без прояснения ее природы. А теперь, поскольку вы, милорды, задерживаетесь (быть может, близорукость затруднила ваш путь?), я упомяну еще одну историю из репертуара мавра.
Однажды он рассказал мне о саде Ирема, чем-то вроде мусульманского Вавилона, месте столь прекрасном, что породило высокомерие, а потому было разрушено Богом и с тех пор появляется перед одиноким путешественником мимолетными видениями, а затем снова исчезает на просторах пустыни. Так и с нашими жизнями, милорды; все мы пытаемся хоть на мгновение увидеть тот сад, и мне была дарована такая милость через глаза мавра. Оглядываясь назад, я думаю, что не научился у мавра мудрости. Я не знаю, что такое мудрость. Однако он научил меня смотреть, видеть тот быстро исчезающий рай, что может осуществиться на земле, научил меня вкусу жизни в то время, как все остальные любили смерть. А это, милорды, огромная слабость нашей религии. В поисках смирения мы создали культ смерти и потеряли способность создать свой собственный полузабытый сад. В результате любители смерти подходят к своему концу полными сожалений, ибо они избрали смерть вместо жизни и не могут жить теперь, поскольку умирают. Только познавшие вкус жизни и увидевшие сад Ирема преодолели страх смерти, ибо они коснулись истины бытия и могут с легкостью и умиротворением покинуть жизнь, ведь они сполна ею насладились. Я готов умереть, милорды.
Инквизитор безжалостно и эффективно разрешил проблему Фактора. Он приказал запечатать пещеру, запретил всем приближаться к ней, и не думаю, что кто-либо посмел нарушить его запрет. Пятнадцать лет спустя на горе случилось землетрясение, пещера обрушилась, и бывший вход в нее завалило камнями. Меня же увез — прямо на учебу — секретарь, чтобы я не смог никому рассказать о том, что узнал, и не погубил дело рук Инквизитора, который сплел из чувства вины и страха строительный раствор, предназначенный для объединения слабой общины. Я не возражал. Моя семья и односельчане стали мне чужими. Тогда я лишь сожалел, что пропустил казнь мавра, ибо я намеревался вернуться, чтобы увидеть ее своими глазами.
Я не хотел видеть, как он умирает, но я понимал, что если не можешь действовать, чтобы что-то предотвратить, то должен быть готов взглянуть на последствия своего бездействия. Раскаяние и его спутник, чувство вины, с тех пор не отпускали меня. Поначалу мои угрызения совести были столь сильными, что казались проклятием. Ребенку не дано знать, что делать с грузом подобной вины, а церкви я не мог признаться, ибо сама церковь была причиной моего греха. И потому мне пришлось нести то бремя. Однако в конце концов я осознал, что это не так уж плохо, ведь только под грузом греха мы становимся людьми, понимаем тяжесть того, что сделали или должны были сделать и не сделали, понимаем, что мы делаем и должны делать, но не делаем. Христос родился, чтобы взвалить на себя бремя человеческого греха, но мы становимся людьми, познавая то бремя, и следует время от времени напоминать себе об этом. Правда, теперь конец близок, и пора мне освободиться от этого земного бремени.