Да разве беда только в том, что разрушаются мечети, а вместо новых медресе строят казармы, что на рынке охотнее покупают изделия из латуни, чем из золота? Галата, Пера и Скутари каждый день все больше и больше заполняются обедневшими заимами и тимариотами[154], которые не могли выдержать налогов, янычарского своеволия и пошли пополнять рынки нищими, городские закоулки — бандитами, монастыри — дармоедами-дервишами, а янычарские полки — грабителями. Ведь когда мать становится безразлична к детям и внукам, значит, она состарилась и собирается в дорогу на тот свет. Что случилось с Турцией, государством пяти морей и трех континентов? Неужели незримая неведомая болезнь точит ее нутро и она инстинктивно чувствует неминуемость конца?
А куда исчезла любовь к отчизне? Хюсам хорошо помнит былые походы Сулеймана Пышного, когда каждый здоровый мужчина оставлял семью и дом, брал в руки оружие и шел на войну, не заботясь о вознаграждении. Теперь же никто не пойдет воевать до тех пор, пока в его руках не зазвенят дукаты. Когда сыновья забывают свою мать, то она, нищенствуя, умирает у соседнего порога...
А ты, Нафиса, плачешь, что неродной сын забыл о тебе... Лишь к утру уснул он в своей мастерской, размещенной в подвале, не ведая о том, что творится по ту сторону Босфора. Нафиса разбудила старика под вечер. Она только что вернулась из города, была встревожена, настойчиво теребила Хюсама за плечо:
— Вставай, вставай, Хюсам! Ты спишь и ничего не знаешь. Этой ночью умер султан Амурат…
— Великий боже! — вскочил Хюсам. — Как, почему умер Амурат?
— Поговаривают, что отравили его янычары. На банкете.
— Проклятие… А кто же, кто… — Старик вдруг схватился за бороду, пальцем поманил к себе жену. — Слушай, я хорошо знаю… О, я знаю, что есть такой закон, принятый еще Магометом Завоевателем, когда он захватил Кафу… Слушай, Нафиса. Ядовитая кровь чужеземки Роксоланы пролилась в эту ночь! В том законе завещал Магомет: «Когда прекратится мой род, крымская династия Гиреев на престол Порты взойдет…»
— Тс-с-с! — Нафиса закрыла Хюсаму рот. — Сегодня я слышала, что какого-то Гирея задушили в Дарданелльской крепости Султании за такие слова… Ты же не знаешь, Ибрагима выпустили из тюрьмы и должны провозгласить его султаном.
Хюсам замахал руками:
— Шайтан плюнул тебе на язык! Так он же слабоумный…
— Опомнись! — воскликнула Нафиса. — Не вздумай на улице сказать это. Сорвется слово с языка, и пойдут тысячи повторять его. А янычары всюду шныряют и хватают тех, кто охаивает Ибрагима.
Хюсам долго не сводил глаз с перепуганной жены, словно ждал: может, она улыбнется и скажет, что пошутила? Но видел, что ей не до шуток.
Сидел теперь на миндере, склонив голову на руки, и думал о Веселой Русинке, которую когда-то пленили и привезли в Турцию. Действительно ли была она невольницей, а потом изменила своему народу или, может быть, умышленно пришла сюда, чтобы отравить своей кровью османский род? То ли из дикой материнской ревности повелела убить умных сыновей Сулеймана, чтобы престол достался ее сыну Селиму, то ли, возможно, уже знала наперед, что продолжатель османского рода от ее плоти — выродок? Кто об этом знает?..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Два бедняка уместятся на одной подстилке. Двоим же падишахам весь мир тесен.
Идешь ли с ногайской стороны, от Альма-реки, где ранней весной буйно растет густая трава, а летом трескается от жары земля и свистит ветер над унылой степью, спускаешься ли от татов[155] с голубых лесистых гор на плато, что за рекой Качей, — ни оттуда, ни отсюда не увидишь сердца крымской земли — Бахчисарая, пока не станешь у самого края ущелья. Две головоподобные причудливые скалы — с юга Гала-асты, с севера — Топкая, будто встретившись, остановились над кручей. С высоты одной из них открывается панорама раскинувшегося города, притаившегося, словно сколопендра, между скалами. Бахчисарай простирается от пышного с зеленой крышей ханского дворца и устремляющихся в заоблачную высь минаретов вниз, к гнилой реке Чурук-су. Крохотные, отгороженные каменными стенами сакли жмутся, наталкиваясь одна на другую, теснятся возле невольничьего и соляного рынков, у подножия Топ-кая, и, словно напуганные шумом и криком, расползаются по ровной степи, набожно склоняясь перед величественными ротондами ханских усыпальниц в Эскиюрте. Вверх, по берегу реки Чурук-су, городу подниматься труднее. Скалы сходятся все ближе, сближаются, давят одна другую, загораживая вход в караимскую крепость Чуфут-кале; саклей становится все меньше, они совсем исчезают, город зарывается в пещеры, но упорно тянется по ущельям Мариам и Ашлама-дере до тех пор наконец, пока его не остановят горы.
154
Тимариоты — турецкие землевладельцы, которые за пользование землей отбывали службу в спагиях.