«Скажи мне кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой. Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой, как ничто пред Тобою».[47]
Это вновь напомнило мне о Мэтью.
Поняв, что на алхимии сосредоточиться не смогу, я решила составить список вопросов по уже прочитанному тексту — для этого не требовалось ничего, кроме бумаги и ручки.
Стол черного дерева походил на своего хозяина цветом, массивностью и серьезностью. По обе стороны — тумбы с ящиками на круглых ножках, вокруг столешницы — резной орнамент с листьями аканта, тюльпанами, свитками и геометрическими фигурами. Не то что мое катастрофическое рабочее место в Оксфорде, загроможденное бумагами, книгами и недопитыми чашками: наверху только эдвардианский бювар, разрезной нож в виде меча и лампа. Такая же причудливо-гармоничная смесь старины и современности, как сам Мэтью.
И никаких канцелярских принадлежностей. Потянув за круглую медную шишечку, я открыла правый верхний ящик стола. Все там было разложено в строгом порядке: отдельно ручки «Монблан», отдельно карандаши, отдельно скрепки согласно размерам. Я выбрала себе ручку и попробовала открыть прочие ящики, но все они оказались заперты. Под скрепками ключа не было — я для пущей уверенности их высыпала на стол.
Обнаружив в бюваре бледно-зеленый промокательный лист, я решила обойтись им. Подвинула ноутбук и, конечно, смахнула ручку.
Она закатилась под тумбу. Я просунула туда руку, нашла ее и увидела под столешницей еще один ящик.
Как я ни нажимала на детали орнамента, открыть его не смогла. В этом весь Мэтью — держать самое необходимое в ящике, который нельзя открыть. В отместку я изрисую всю его промокашку.
Я проставила на бумаге цифру 1 и замерла.
Ящик не открывается потому, что он потайной.
Я знала, что у Мэтью есть от меня секреты. Мы были знакомы чуть больше месяца, и я отдавала себе отчет, что даже самые близкие отношения не гарантируют полной искренности, но эти его тайны все равно меня раздражали. Он огородился ими, как крепостными стенами, чтобы не подпускать к себе никого — то есть меня.
Мне всего-то и было нужно, что лист бумаги. Мэтью тоже рылся в моих вещах, разыскивая «Ашмол-782», а мы тогда едва познакомились. А потом бросил меня здесь одну.
Моя совесть была неспокойна, но обида помогла утихомирить ее.
Я снова принялась нажимать на все выпуклости орнамента с переднего края — без всякого толку. Может, удастся вытащить ящик ножом для бумаги? Историк во мне, учитывая возраст стола, вопил по этому поводу куда громче, чем совесть. Неэтичное поведение и вторжение в личную жизнь Мэтью еще можно как-то извинить, но порча старинной мебели?
Я снова залезла под стол. Там было слишком темно, чтобы как следует разглядеть днище ящика, но мои пальцы нащупали в дереве что-то круглое и холодное с крестообразной насечкой, вроде головки болта или шляпки гвоздя. Длиннорукий вампир мог достать этот кружок, не вставая со стула.
Я нажала на него, и над головой что-то щелкнуло.
Выдвинувшийся ящик, не глубже четырех дюймов, был выстлан черным бархатом. В трех его углублениях лежало по одной бронзовой медали или монете.
На самой большой, диаметром около четырех дюймов, было изображено какое-то здание. Четыре ступени вели к двери между двумя колоннами, на пороге стояла фигура в саване. Четкие линии местами замазаны черным воском, по краю слова: «militie Lazari a Bethania».
Рыцари Лазаря Вифанийского.
Держась за ящик, я упала на стул.
Это не монеты и не медали. Это печати — такими скрепляли сделки и обеспечивали сохранность писем. Капали на бумагу воском, прижимали печать, а внутри могло быть что угодно: приказ отойти с поля битвы или объявление о продаже имения.
И одной из этих печатей пользовались, судя по следам воска, совсем недавно.
Трясущимися пальцами я извлекла вторую, помельче. Те же колонны, та же фигура в саване. Лазарь, житель Вифании, воскрешенный Христом через четыре дня после похорон. На этом диске он выходил из неглубокого гроба, а гробницу вместо девиза окружала змея с хвостом во рту.
Точно такая же, как на знамени де Клермонов.
Держа печать на ладони, я попыталась разгадать ее тайну с помощью новообретенного ясновидения — но магия, которую я игнорировала больше двадцати лет, отвечала мне тем же.