— Ну как, этот вечер будет вечером молока или виски? Порывом к спасению или прыжком в бездну?
Я не мог ему ничего ответить, не мог разбить ему кулаком физиономию; я перестал стучать по клавише и медленно убрал руку с рояля. Инес спустилась уже до середины лестницы, когда он, уходя, бросил мне:
— Ладно, возможно, вы импровизируете.
Поединок наш продолжался три или четыре месяца, но я не мог отказаться от вечерних посещений клуба — насколько помню, в то время проходил чемпионат по теннису, — потому что стоило мне не появляться там некоторое время, как Боб встречал мое возвращение еще более презрительным и насмешливым взглядом и с довольной гримасой откидывался в кресле.
Настал момент, когда я мог думать только о том, чтобы жениться на Инес как можно скорее, и тут Боб и его тактика изменились. Не знаю, как он догадался о моем стремлении жениться на его сестре и о той страсти, с какой хотел я это стремление осуществить. В этом стремлении моя любовь уничтожила прошлое, оборвала все связи с настоящим. Я больше не обращал внимания на Боба, хотя несколько позже мне вдруг пришло на ум, что он очень изменился за последнее время, и однажды я замер на перекрестке, проклиная Боба сквозь зубы, припоминая, что теперь на его лице отражалась не насмешка, а серьезная мысль и напряженный расчет, — так смотрит человек на грозящую опасность или сложную задачу, стараясь оценить возникшее впереди препятствие и соразмерить с ним свои силы. Но скоро я перестал придавать этому значение и даже стал думать, что на неподвижном, застывшем лице Боба отражается понимание моей подлинной сущности — той далекой, ушедшей в прошлое чистоты, которую мое страстное стремление жениться на Инес извлекло из-под груза лет и событий, чтобы сблизить меня с ним.
Потом я понял, что все время жду встречи, но понял я это, лишь когда Боб, войдя в клуб, присел за столик, где, кроме меня, никого не было, и знаком отпустил официанта. Я выжидал, разглядывая его, — он был очень похож на нее, особенно когда хмурил брови; и кончик носа у него, как у Инес, слегка сплющивался, когда он говорил.
— Вы на Инес не женитесь, — произнес он наконец.
Я взглянул на него, улыбнулся и стал смотреть в сторону.
— Нет, вы не женитесь на ней. Такое дело всегда можно расстроить, если кто-нибудь по-настоящему решил помешать ему.
Я снова усмехнулся.
— Несколько лет назад, — сказал я, — я очень хотел жениться на Инес. Но теперь мне от этого ни тепло ни холодно. Все же я могу выслушать вас, если вам угодно объяснить…
Он поднял голову и взглянул на меня, не произнося ни слова. Очевидно, ответ был у него наготове, и он ждал, пока я закончу свой вопрос.
— …если вам угодно объяснить мне, почему вы не хотите, чтобы я женился на ней? — медленно спросил я и откинулся назад, опершись спиной о стену. В тот же миг я понял, что никогда не подозревал, как и с какой беспощадностью он ненавидит меня. Он был смертельно бледен, улыбка змеилась на его сжатых губах.
— Это можно было бы изложить по пунктам, — проговорил он, — и для этого не хватило бы вечера. Но можно сказать и в двух-трех словах. Вы не женитесь на ней, потому что вы старик, а она молодая. Не знаю, сколько вам лет, тридцать, сорок, это неважно. Но вы уже человек сложившийся, то есть разложившийся, как все люди в вашем возрасте, кроме выдающихся.
Он пососал погасшую сигарету, посмотрел на улицу, потом снова повернулся ко мне; я по-прежнему сидел, опираясь затылком о стену, и ждал.
— Разумеется, у вас есть свои основания считать себя человеком выдающимся. Полагать, что вы многое спасли от крушения. Но все это неправда.
Я закурил, повернувшись к нему профилем; он вызывал во мне тревогу, но я ему не верил; он возбуждал во мне холодную ненависть, но теперь, когда я осознал свое стремление жениться на Инес, я был уверен, что никто не заставит меня усомниться в себе. Нет, мы сидели за одним столиком, и я был так же чист и молод, как он.
— Вы можете ошибаться, — сказал я. — Извольте назвать, что же, по-вашему, разложилось во мне…
— Нет, нет, — поспешно возразил он, — не такой уж я младенец. В эту игру я не играю. Вы эгоист, в вашей чувственности есть что-то грязное. Вы привязаны к пустякам, и пустяки эти вас принижают. Вы никуда не стремитесь, ничего по-настоящему не хотите. Все дело в этом, и больше ни в чем: вы старик, а она молодая. Я даже думать о ней не должен, сидя рядом с вами. И вы еще притязаете…