Количество жертв земельной реформы, политических кампаний и прежде всего голода, ставшего следствием «большого скачка», оказалось лишь чуть меньше общего числа погибших за все годы Второй мировой войны.
Ликвидация Сталиным кулачества и расправа с интеллигенцией привели к гибели от двенадцати до пятнадцати миллионов человек; гитлеровский фашизм уничтожил в Германии примерно вдвое меньше.
Однако в одном вопросе эти довольно красноречивые параллели оказались ложными. Сталин всегда осознанно стремился к физическому уничтожению тех, кто стоял на его пути. Вместе с Молотовым он лично подписывал «расстрельные» списки, содержавшие тысячи имен. Гитлер видел «окончательное решение проблемы» в газовых камерах, предназначенных для истребления целой нации, евреев, чей генетический код так мешал ему установить в мире новый — арийский — порядок. Большая же часть тех, кого обрекла на смерть политика Мао, стали жертвами голода. Другие — три или четыре миллиона — были издержками титанических усилий преобразовать китайское общество.
Безусловно, такое объяснение вряд ли утешило бы погибших, как не уменьшили страданий миллионов фантастические социальные эксперименты Председателя. Однако цели, которые ставил перед собою Мао, выделяют его личность из ряда других тиранов нашего века. Точно так же, как в уголовном праве существует четкое различие между убийством, убийством по неосторожности и непредумышленным убийством, в политике тоже есть мерило ответственности, в основе которого лежит намерение, мотив.
Сталина беспокоило то, что его подданные делали (либо могли сделать). Гитлер видел вину человека в его этнической принадлежности. Мао боролся с продуктом мозга — мыслью.
Землевладельцы были уничтожены в Китае как класс (причем многие — физически); однако их не истребляли, как евреев в Германии. Даже когда политика Председателя приводила к смерти миллионы, Мао не терял веры в эффективность реформы мышления и возможность полного раскрепощения сознания. «Головы не луковицы, — говорил он, — новые не отрастают».
Чего же все-таки удалось ему достичь ценою пролитой крови и мучений всей нации?
По словам самого Мао, в заслугу ему можно поставить победу над Чан Кайши и осуществление «культурной революции». Однако это всего лишь часть ответа, да и смысл его фразы звучит сейчас по-иному. Первая после вековой раздробленности объединила Китай и восстановила его суверенитет; второе обеспечило нации такую прививку идеологического помешательства, которая гарантировала бы иммунитет и многим грядущим поколениям. Трагедия и величие Мао заключались в том, что до последнего часа он оставался в прочном плену своих революционных видений. Если учением о «золотой середине» Конфуций призывал к всеобщей гармонии, то преклонение перед классовой борьбой превратилось для Председателя в клетку, выхода из которой не было ни для него, ни для его народа. Мао освободил страну от пут конфуцианского прошлого, но обещанное им «красное будущее» обернулось стерильным чистилищем.
Так закончился процесс утраты нацией вековых иллюзий, начавшийся при рождении Мао, когда реформаторы впервые бросили вызов тому складу ума, который на протяжении двух тысячелетий сохранял китайское общество в абсолютной неподвижности.
Нового императора после смерти Мао не появилось. Друг друга сменяли лидеры, которые, подобно простым смертным, пользовались своим правом на ошибки и были ничуть не лучше и не хуже тех, кто стоял у власти в других странах. Ушли в прошлое слепая вера и бездушная идеология. Люди начали жить своим собственным умом. Старый мир рухнул, общество с надеждой устремилось в новый. После вековой смуты Китай готов наконец взять старт.
Любая революция являет собой главным образом процесс разрушения, а не созидания. Жизнь и деятельность Мао расчистили дорогу для лишенных его романтизма практиков, чьими усилиями и будет строиться светлое будущее — то самое, создать которое Председатель просто не мог.
Дважды в истории Китая радикальный деспотизм заканчивался длительными периодами мира и процветания. Первый император династии Цинь еще в III веке до нашей эры объединил раздробленные феодальные царства в могучую страну, но сама династия просуществовала всего пятнадцать лет. Ее сменила Хань. Первый «золотой век» китайской древности длился четыреста лет. С конца V по начало VI века тридцать семь лет длилось правление двора Суй, вторично объединившего Китай после смутных времен «троецарствия» и «шести династий». Династия Тан правила страной триста лет, и этот период по праву стал вторым «золотым веком» в истории китайской цивилизации.
Мао пробыл у власти двадцать семь лет. Если прошлое, как он говорил, и в самом деле является зеркалом современности, не знаменует ли двадцать первое столетие начало третьего «золотого века», дорогу к которому вымостили благие намерения Председателя?
Или «самый-самый-самый» так и останется в памяти нации колоссом, нашедшим в себе силы совершить то, что на протяжении тысячелетней истории страны удавалось сделать единицам, но так и не сумевшим преступить последнюю грань?
В декабре 1993 года, во время празднования столетия со дня рождения Мао, в ресторане «Максим», что находится в деловом районе нового Пекина, состоялся частный званый ужин. Заведение представляет собой точную копию известного парижского «Максима»: то же убранство, то же столовое серебро, те же цены. Две сотни приглашенных гостей представляли сливки городской аристократии: забывшие отпороть фирменные ярлычки с рукавов темных костюмов предприниматели с массивными золотыми часами; звезды китайской киноиндустрии; артистки с длинными вьющимися волосами, гибкие фотомодели. В оживленной толпе расхаживал и Гу Юэ, почти полный двойник Мао, сыгравший его роль в телевизионном сериале, посвященном героической борьбе КПК за власть. Для создания требуемой атмосферы ностальгии и иронии культурная программа вечеринки включала одну из «образцовых революционных опер» Цзян Цин. Когда отзвучала последняя «ария», взбодривший себя изрядным количеством шампанского и коньяка Гу Юэ забрался на стол и вместе с приятелями начал скандировать старый хунвейбиновский лозунг: «Идеи Мао Цзэдуна освещают нам путь вперед!»
Человек, бывший когда-то объектом поклонения, превратился в гротескный персонаж.
Для других Мао стал иконой. Таксисты прикрепляют его портрет к зеркальцу над ветровым стеклом, откуда Председатель, милостиво, как Будда, кивает им. Китайские подростки, слишком юные для того, чтобы помнить жизнь при великом вожде, обмениваются значками с его изображением. Поп-звезды под звуки гитар пародируют его поэмы; художники изобретательно ретушируют знакомое всему миру лицо; модельеры украшают лучезарным ликом свои шедевры — от вечерних туалетов до пуховых курток.
В деревенских домах портрет Председателя по-прежнему занимает самое почетное место. Храм с его двадцатиметровой фигурой, по обеим сторонам которой установлены бюсты Чжоу Эньлая и Чжу Дэ, ежедневно посещали в Хунани десятки тысяч туристов — до тех пор, пока партия не закрыла его за «распространение феодальных предрассудков».
Колесо совершило полный оборот. Мао вошел в пантеон богов и героев народных сказаний, мужественных воителей и благородных разбойников, деяниями которых он восхищался столетие назад.
История в современном Китае вершится медленно. Окончательный свой вердикт она вынесет Председателю очень нескоро.
ПЕРСОНАЛИИ
Мао Цзэдун (1893–1976):
1-й брак
Ло (осталась девицей)
908
2-й брак
Ян Кайхуэй
род. 1901, брак 1920–1930, ум. 1930
дети: