Меня всегда пугала мысль, что наша страна будет уничтожена, но теперь я понимаю, что это не так. С утверждением новой политической системы и переменами в национальном характере разрозненные немецкие земли превратились в Германский рейх… Вопрос заключается в том, как осуществлять эти изменения. Мне кажется, что трансформация должна быть полной, подобной появлению ребенка из чрева матери… На протяжении веков во многих странах происходили революции, очищая от древней рухляди место для нового. Смерть давала дорогу жизни, разрушение сменялось созиданием. Так устроена вся Вселенная… Хотел бы я посмотреть, как она низвергнется — ведь с ее исчезновением обязательно возникнет новая. Разве не будет она лучше прежней?
Могу смело утверждать, что отвлеченная концепция — это сама реальность, конечное бесконечно, временное постоянно, а форма уже является содержанием. Я являю собой Вселенную, жизнь — это смерть, как смерть — это жизнь. Настоящее — не более чем прошлое и будущее одновременно. Великое кроет в себе малое, ян переходит в инь[16], верх становится низом, грязь — чистотой, мужское начало превращается в женское. Другими словами, множество суть единство, а перемены означают постоянство.
Я — самое возвышенное существо. И самое ничтожное».
Эти написанные двадцатичетырехлетним юношей слова таили в себе побудительные мотивы событий, ждать которых оставалось еще полвека. Находясь в зените власти, Мао положил начало бесконечным пертурбациям китайского общества. Цель у него была только одна: подчинить своей воле образ мыслей четверти населения планеты.
Выработка диалектики, которая обеспечит «полную трансформацию» Китая, становилась основным смыслом жизни Мао. Он сознавал, что разбить эту задачу на части невозможно. Процесс должна цементировать цельная идеология:
«Тот, кто намерен толкнуть мир вперед, должен прежде всего утвердиться в сердцах и мыслях людей, и сделать это ему помогут высокие принципы. Ныне реформы начинаются с мелочей типа парламентаризма, конституции, назначения высших чиновников, военного дела, бизнеса и образования — с вещей второстепенных… Без высоких путеводных принципов они просто вредны, поскольку именно принципы несут в себе истину мироздания. И если сегодня с высоты этих главенствующих идей воззвать к людям, неужели найдется среди них хоть один глухой или равнодушный? Их не будет. Но коли так, остается ли для нас что-нибудь недостижимое?»
Вряд ли Мао сколь-нибудь четко представлял себе тогда суть этих «путеводных принципов». Как и члены маленькой группки идеалистов, размышлявшие о порочном правлении Чжан Цзинъяо, он понимал: в Чанша таких принципов им не обрести. В мае До Чжанлун, один из членов «Научного общества», отправился в Японию. Из Пекина бывший профессор колледжа написал Мао о программе обучения китайских студентов во Франции. Через месяц, чтобы узнать детали, в столицу выехал Цай Хэсэнь. Позже вместе с Мао туда прибыли еще двадцать человек. Накануне отъезда Мао навестил мать, уверяя ее в том, что единственной целью поездки является «осмотр достопримечательностей».
ГЛАВА 4
БРОЖЕНИЕ «ИЗМОВ»
Пекин, писал Мао в дневнике, подобен тиглю, который переплавит любого.
На поезде, неторопливо приближавшемся под массивными городскими стенами из серого кирпича к новому зданию вокзала, студент из далекой провинции прибыл в бурлящий интеллектуальным и политическим брожением мир. Несколькими месяцами позже этот мир даст ему совершенно иное представление о путях спасения страны.
Перед отъездом из Чанша Мао серьезно усомнился в том, что действительно хочет отправиться вместе с товарищами во Францию. Одной из проблем были деньги. Добыть двести юаней на дорогу представлялось еще возможным, но где взять сотню, необходимую для изучения французского языка? Корень зла крылся именно в языке: всю жизнь Мао пытался освоить английский и в конце концов научился письменно выражать свои мысли при помощи словаря, однако разговорная речь ему не давалась. Что же касается французского, то с ним, как подозревал Мао, будет еще хуже. Склонность к изучению языков отсутствовала у него настолько, что даже уроки официального пекинского диалекта превращались в пытку. На всю жизнь сохранил он тягучую хунаньскую манеру речи, по которой собеседник сразу же узнавал жителя Сянтани.
Однако имелись и иные соображения. Мао по-прежнему задумывается о карьере учителя. «Овладеть иностранным языком, безусловно, неплохо. Но это ничуть не лучше, чем заняться преподаванием. Нести знания другим куда почетнее». Он убеждал себя в том, что нельзя всем руководителям «Научного общества новой нации» покидать страну одновременно. Если Цай Хэсэнь и Сяо Юй уедут во Францию, то ему необходимо остаться: ведь должен же кто-то нести в массы идеи реформ. Но, похоже, главной причиной отказа от поездки в Париж стал все-таки языковой барьер.
В беседе с Эдгаром Сноу акцент тем не менее оказался смещенным: «Я ощущал, что мне не хватает знаний о Китае в первую очередь, что время, проведенное на родине, принесет мне намного больше. У меня были свои планы».
Старый знакомый по Хунани, профессор Ян, в чьем пекинском доме гостили какое-то время Мао и Сяо Юй, дал бывшему ученику рекомендательное письмо к университетскому библиотекарю Ли Дач-жао. Тот принял Мао на работу своим помощником. Ли всего на пять лет старше Мао, однако фундаментальные познания и широкая популярность делали его представителем иного поколения. В очках в тонкой металлической оправе исполненное достоинства лицо Ли Дачжао напоминало чем-то Бакунина. Незадолго до этого Ли вместе с Чэнь Дусю возглавил издание любимого журнала Мао «Синь Циннянь».
Пределом мечтаний показалась Мао работа в крошечной комнатке по соседству с кабинетом Ли Дачжао, размещавшимся в старой университетской башне, что высилась совсем рядом с Запретным городом[17]. Молодой человек с гордостью сообщил родственникам: «Меня приняли в штат сотрудников Пекинского университета». Но по прошествии весьма короткого времени Мао разочаровался.
«Потолок в комнатке настолько низок, что люди избегали заходить ко мне. В мои обязанности входило регистрировать имена читателей, приходивших работать с газетами, но для большинства посетителей я просто не существовал. Среди них было немало видных деятелей движения возрождения. Они очень интересовали меня, я пытался заговаривать с ними на темы политики и культуры, но собеседники постоянно оказывались слишком занятыми. У них не было времени выслушивать рассуждавшего на хунаньском диалекте помощника библиотекаря».
В который раз Мао ощущал себя крошечной рыбкой в огромном пруду. Неудовлетворенность своим положением легко угадывается в написанных им через двадцать лет воспоминаниях. Когда Мао задал вопрос после лекции, прочитанной Ху Ши, первым китайским философом, осмелившимся писать на живом разговорном языке, то профессор, узнав, что к нему обращается даже не студент, а всего лишь помощник библиотекаря, величественным взмахом руки отослал любопытного прочь.
Трудности осложнялись и дороговизной столичной жизни. Те восемь долларов, которые Мао получал за работу, составляли меньше половины заработка рикши и уходили лишь на предметы самой первой необходимости. Вместе с прибывшими из Хунани друзьями он снимал комнату в традиционном пекинском доме — одноэтажном строении с крошечным внутренним двориком. Дом стоял примерно в двух милях от университета в районе Саньяньцзин, неподалеку от Сидани — оживленной торговой улицы к западу от Запретного города. Ни электричества, ни водопровода там не было. На восьмерых проживавших в комнате человек приходилось одно ватное пальто. В морозы, когда температура опускалась ниже десяти градусов, приятели выходили из дома по очереди. Пища готовилась на небольшой пузатой печке, а денег на покупку брикетов из угольной пыли для отопления кана — традиционной китайской лежанки — у них не было, и для того чтобы согреться ночью, друзья тесно прижимались друг к другу. «Когда мы все устраивались на кане, даже вздохнуть полной грудью было невозможно, — вспоминал о том времени Мао. — Если я хотел повернуться, требовалось предупредить об этом остальных».
16
Инь и ян — два полюса китайской космогонии, взаимодействие которых порождает все многообразие предметов и явлений. —