Удручающая бедность местных жителей произвела впечатление даже на Чжу Дэ, одного из видных военачальников Красной армии. «Крестьяне там называли себя «сухими людьми», — вспоминал он, — скудная жизнь выжала их досуха… Чтобы не умереть с голоду, люди выкапывали под старым амбаром помещика полусгнившие зернышки риса, которые монахи называли «святыми дарами Неба».
Свидетелем этому был и Мао. Тем не менее в своих стихах, относящихся к тому периоду, он предпочитал воспевать мощь и красоту просторов, по которым шел армейский обоз:
И эти стихи были не просто гимном силам природы.
Душа Мао ликовала.
15 декабря отряды Красной армии вступили в Липин, уездный городок, расположенный в долине, окруженной невысокими, изрезанными террасами полей холмами. Под штаб заняли просторный дом какого-то торговца — довольно приличную постройку с небольшим внутренним двориком, стены которого были расписаны буддийской символикой и иероглифами «благополучие». Кровати в доме стояли под балдахинами; крошечный китайский садик выходил на узенькую улочку, застроенную крытыми серой черепицей лавками. По соседству находился пустующий особняк лютеранской миссии — сами миссионеры, так же как и торговец, в чьем доме устроили штаб, при слухах о приближающихся коммунистах почли за благо унести ноги.
Именно здесь впервые с начала Великого похода собралось Политбюро ЦК КПК с целью обсудить положение. На повестке дня стояли два вопроса: определиться с конечной точкой похода и выработать тактику ведения боевых действий.
Бо Гу и Отто Браун настаивали на необходимости соединения с силами коммунистов в северной части провинции Хунань. Мао же предлагал двинуться на северо-запад — с тем, чтобы создать новую базу поближе к границе между Гуйчжоу и Сычуанью. По его словам, там можно было не опасаться серьезного сопротивления. Эту точку зрения поддержал Чжан Вэньтянь, один из четырех членов Постоянного комитета Политбюро, и Ван Цзясян, вице-председатель Военной комиссии ЦК КПК. Годом раньше Ван Цзясян получил в бою тяжелое ранение. В течение всего похода он не покидал носилок. Как и Чжан Вэньтянь, образование он получил тоже в Москве. Изначально эти двое поддерживали Брауна и Бо Гу, но несколько позже их постигло разочарование. Мао терпеливо обхаживал обоих с первого дня похода, и вот теперь их голоса склонили чашу весов в его пользу. Интуитивно оценивая меняющийся на глазах расклад сил, к ним присоединился Чжоу Эньлай, а следом и почти все остальные члены Политбюро. План Бо Гу был отвергнут, а принятое решение гласило: новая база будет создаваться в Цзуньи, втором по величине городе Гуйчжоу. В случае же каких-либо непреодолимых затруднений следовало продвигаться дальше на северо-запад.
Однако далеко не все расчеты Мао оправдались. При обсуждении тактики действий голоса разделились почти поровну. Выработанная резолюция заседания особо предостерегала об опасности «недооценки возможных потерь, дающих почву для пессимизма и пораженческих настроений». В этой формулировке крылся абсолютно прозрачный намек на неудачи у реки Сян, фактически же критике подверглась вся линия, проводившаяся «группой трех»: Чжоу, Бо Гу и Брауном. Армии запрещалось вступать в крупномасштабные операции до того момента, пока не будет гарантирована полная безопасность новой базы. Но буквально в следующем абзаце речь шла уже о недопустимости «партизанщины», как была названа идея Мао о «гибких партизанских действиях». Подобная оценка свидетельствовала о неготовности Чжоу Эньлая без боя сдать свои позиции Мао.
На следующий день, 20 декабря, поход продолжился. Авторитет Бо Гу и Отто Брауна оказался значительно подорванным. Исподволь вызревал новый конфликт: между Мао и Чжоу.
Между двумя этими фигурами было слишком мало общего. Чжоу Эньлай — взбунтовавшийся против своего класса отпрыск мандарина[4], грациозный и утонченный, постигавший малозначимость человеческой жизни в коммунистическом подполье Шанхая, где смерть шла по пятам за предательским шепотом товарища. И Мао — крестьянин до мозга костей, грубый, неотесанный, с речью и шутками простолюдина, полный высокомерного презрения к выходцам из больших городов. Один — цивилизованный и рафинированный интеллигент, искусный и неутомимый проводник в жизнь чужих идей; другой — непредсказуемый мечтатель. На протяжении последующих сорока лет две эти личности будут являть миру самые длительные в политической истории партнерские отношения. Однако в конце 1934 года и тот, и другой даже в мыслях своих были весьма далеки от такой идиллии.
31 декабря военачальники остановились в городке Хоучане (буквально — Город Обезьян), что в 25 милях к югу от реки У — последней водной преграды, отделявшей Красную армию от Цзу-ньи. Ночью состоялось еще одно заседание Политбюро, на котором Отто Браун предложил дать отпор трем приближавшимся дивизиям правительственных войск. В ответ военные напомнили ему о принятом в Липине решении не вступать в серьезные схватки с противником. Результатом затянувшегося далеко за полночь ожесточенного спора стало освобождение Брауна с поста военного советника. А для того чтобы подчеркнуть значимость данного шага, резолюцией заседания был одобрен один из важнейших принципов Мао, напрочь забытый на протяжении двух последних лет: «Нашими мобильными отрядами не должна быть упущена ни малейшая возможность уничтожать врага хотя бы и поодиночке. Вот чем мы гарантируем себе победу».
Река потекла вспять. Выкованные «тройкой» звенья управленческой цепи лопнули. Совещание согласилось, что в качестве промежуточного шага все важнейшие решения будут приниматься руководством похода коллегиально. Старая практика отбрасывалась, новую же еще предстояло выработать. В первые же часы первого дня нового, 1935 года Политбюро постановило созвать в Цзуньи свое расширенное заседание. На нем предстояло рассмотреть три вопроса: итоги проделанной работы, допущенные недочеты и ошибки, программу действий на будущее.
Декорации были расставлены. Оставалось ждать выхода на сцену актеров.
В тридцать лет Дэн Сяопин был коротеньким, плотным мужчиной с яйцеобразной, почти наголо обритой головой. Еще в Париже он подростком овладел навыком выпуска информационных листовок местного отделения Китайской лиги коммунистической молодежи. Особого искусства для того, чтобы процарапать иероглифы на покрытой воском пластине, покрыть ее приготовленной из сажи и тунгового масла тушью, а затем сделать несколько десятков оттисков, не требовалось. Но репутация журналиста за Дэном закрепилась. В описываемое время он уже дорос до поста редактора армейской газеты — однополосной, отпечатанной на примитивном мимеографе «Хунсин» («Красная Звезда»)..
Номер от 15 января 1935 года сообщал о теплой встрече жителями Цзуньи бойцов Красной армии, вошедших в город без единого выстрела: передовой отряд убедил защитников открыть городские ворота, выдав себя за авангард правительственных войск. В небольших заметках с восторгом говорилось об «образе Красной армии, запечатлевшемся в сердцах народных масс», об организации Революционного комитета, берущего на себя функции управления городом.
И ни малейшего намека на то, что Политбюро вот-вот соберется на свое, пожалуй, самое важное заседание. Дэн будет присутствовать на нем в качестве технического секретаря. Проблемы, обсуждаемые руководством партии, окажутся настолько деликатными, что даже месяц спустя о принятых на заседании решениях не узнают и высшие партийные чиновники. Чтобы дозировать информацию и выработать механизм ее доведения до подчиненных, вождям потребуется еще одна встреча.