Зимой 1921 года он женился на Ян Кайхуэй, дочери своего бывшего профессора.
Взаимоотношения полов в Китае того времени были примерно такими же, как в любой стране Европы и Америки. Подобно другим китайским городам, в Чанша имелся свой квартал развлечений — «ивовая аллея», — где певички с улыбками потчевали состоятельных клиентов вином, а обыкновенные проститутки обслуживали тех, кто победнее. В глазах общества посещение борделей отнюдь не выглядело чем-то зазорным. Лишь немногие организации, подобные «Научному обществу», требовали от своих членов воздерживаться от визитов в веселые дома — чтобы доказать моральную готовность полностью отдать себя делу реформ. Мао же еще в 1917 году ощутил в себе ту силу, что толкала на великие свершения его излюбленных исторических героев: «…непреодолимое половое влечение, страсть, которую невозможно насытить». Позже он написал, что поступки человека направляются либо голодом, либо позывами к сексу.
Любовь к Ян Кайхуэй зародилась в Мао еще в 1918 году, когда он был помощником библиотекаря. О деталях судить трудно, поскольку, по воспоминаниям Сяо Юя, обеды в доме профессора Ян Чанцзи, на которые частенько приглашались бывшие ученики, проходили в самой чопорной обстановке. Даже известные своими либеральными взглядами семьи представить не могли, что двое молодых людей разного пола могут остаться наедине. Тем не менее в литературных трудах Мао именно тогда начинала звучать некая романтическая нота. «Человеческая потребность в любви сильнее любой другой потребности. Люди либо встречают любовь, либо вступают в бесконечную череду постельных ссор, которые отправляют их искать удовольствий на берегах реки Пу»[20].
Течение романа не отличалось гладкостью. По возвращении в Чанша Мао обратил внимание на Тао И. Девушка была членом «Научного общества», и их отношения тянулись до конца лета 1920 года, когда Мао, по-видимому, внезапно вспомнил свою первую любовь.
В письме из Парижа Цай Хэсэнь сообщил, что вместе со своей верной подругой Сян Цзинъюй они решили не вступать в законный брак, а заключить «союз двух любящих сердец». Мао пришел в восторг:
«Мы должны взять Цая и Сян за образец и основать «Лигу отказа от брака». Те, кто уже подписал брачные контракты, обязаны порвать их (я категорически против всякого гуманизма!), у кого их нет — пусть о них и не думают. Люди, живущие в условиях законного брака, представляются мне бригадой насильников. Я давно заявил, что никогда в нес не войду».
Эти слова он написал за три месяца до свадьбы. Семья Ян Кайхуэй явно настояла на том, чтобы все было сделано в соответствии с законом и традициями. Для дочери профессора достаточно уже того, что ее муж — простой крестьянский сын. К факту вульгарного сожительства в Чанша отнесутся куда с меньшей снисходительностью, чем во Франции. Согласился же на свой второй брак Мао потому, что видел в нем «мужчину и женщину, знавших, что сердца их в равной степени принадлежат друг другу». Счастье — в свободе выбора.
Осенью 1921 года молодые перебрались в небольшой домик в район Цзиншуйтань («Чистые пруды»), что расположен прямо за малыми Южными воротами города. На протяжений нескольких лет в нем протекал единственный, пожалуй, период в жизни Мао, когда он чувствовал себя обычным счастливым смертным, которого с нетерпением ждет дома семья. Первый сын, Аньин, появился на свет в 1922 году, второй, Аньцин — в ноябре 1923 года. В 1927 году раздался первый крик самого маленького — Аньлуна. Семью можно было назвать на редкость традиционной: Кайхуэй сидела дома с детишками, Мао занимался делом, которому посвятили себя оба супруга.
Но с годами дело взяло верх. Семья осталась где-то далеко позади.
ГЛАВА 5
С КОМИНТЕРНОМ ВО ГЛАВЕ
3 июня 1921 года в Шанхайском порту после шестинедельного круиза в Венецию бросил якорь лайнер «Акила». Среди сходивших на берег пассажиров бросалась в глаза высокая фигура темноволосого голландца с усами, делавшими его похожим на-прусского офицера. Вояж для голландца оказался утомительным. Еще не успев добраться до борта парохода, он был арестован в Вене, куда приехал, чтобы получить китайскую визу. Неделей позже австрийская полиция освободила путешественника, поставив в известность правительства тех стран, о пребывании в которых свидетельствовали отметки в его паспорте. В Коломбо, Пенанге, Сингапуре и Гонконге британские власти приняли меры, чтобы нежеланный гость не смог сойти на берега ее величества. Голландское посольство в Пекине обратилось к китайскому правительству с просьбой отказать ему в праве на въезд, но ответа не получило. Шанхай жил по собственным законам, пекинские чиновники и не пытались туда соваться. Каждый морской прилив приносил в это чрево Китая целые косяки авантюристов, преступников и изгоев: русское белое офицерство, японских шпионов, космополитичных интеллектуалов и прочий сброд. В обмен страна исторгала в мир толпы жаждущих знаний молодых идеалистов. В Китае Шанхай называли «молохом», для европейцев он был «шлюхой Востока». Британскому эстету сэру Гарольду Эктону город запомнился как место, где «люди не подозревают о своей исключительности, а уникальное давно превратилось в обыденное». Олдос Хаксли писал о его «напряженной, пульсирующей жизни, рядом с которой миру нечего поставить». Журналист Ся Янь увидел в Шанхае «город 48-этажных небоскребов, стоящих на 24 ступенях ада».
Направляясь к гостинице «Ориент», Андерсен, как называл себя голландец, шел по набережной мимо гранитной цитадели британского капитализма — банка «Гонконг — Шанхай», мимо зданий таможни и Восточно-Азиатской компании, вдоль ограды парка с характерной табличкой «Китайцам и собакам вход воспрещен».
Вокруг куда-то спешили толпы одетых в длинные халаты людей, слышались пронзительные гудки редких автомобилей, блестя потом, толкали тяжело груженные тележки кули. Через реку виднелись районы трущоб, где жил зарождавшийся пролетариат. На какое-то мгновение европеец почувствовал себя миссионером. Почему бы нет? Ведь на Хендрике Снеевлите — таково было его настоящее имя, — известном к тому же как Мартин Иванович Бергман, товарищ Филипп, мсье Сандо, Ио Ван Зон и Маринг (нс считая десятка других имен), действительно лежала ответственная миссия. В Китай в качестве первого представителя Коминтерна его направил Ленин. Цель миссии — помочь китайским товарищам создать партию, которая окажет братскую поддержку Мекке большевиков — Москве и поможет раздуть пожар мировой революции.
Снеевлит был не первым эмиссаром новой России в Китае. Первый контакт произошел в январе 1920 года. Через три месяца Дальневосточное бюро РКП(б) с одобрения Коминтерна направило в Китай Григория Войтинского, затем под видом корреспондентов информационных агентств в Кантон прибыли еще двое.
Приезд Войтинского расчетливо пришелся на самый пик энтузиазма, вызванного отказом Советской России от своих исключительных прав в Китае. Григорий Войтинский был человеком огромного обаяния и такта, для общавшихся с ним китайцев он являл образец настоящего революционера. В течение девятимесячного пребывания в Китае Войтинский вместе с Чэнь Дусю участвовал в организации марксистских кружков, помогал наладить издание журнала «Коммунист», способствовал становлению Лиги социалистической молодежи.
Хендрик Снеевлит не походил на своего предшественника. Его неизменная уверенность в собственной правоте граничила с самонадеянностью, он не только все знал, но и считал своим долгом наставлять китайских товарищей на путь истинный. Вот каким он запомнился видному партийному функционеру Чжан Готао:
20
Намек на любовные утехи. Мао почти дословно цитирует «Лиц-зи» («Книгу ритуалов»), где падение царства Вэй увязывается с распутствами, творившимися у реки Пу. —