Нерешенным оставался и основной вопрос: каким образом заставить Гоминьдан отказаться от осознания своей избранности и помочь ему стать современной партией, пользующейся широкой поддержкой народа?
Центральное Бюро решило применить тактику троянского коня: внутри мелких отделений Гоминьдана в Северном и Центральном Китае коммунисты развернули свою пропаганду, что со временем позволило бы сдвинуть влево всю партию. Выполнение этого замысла в северных районах было возложено на Ли Дачжао. В сентябре с той же миссией отправился в Чанша Мао.
Хунань встретил его вспышками гражданской войны. Чжао Хэнти и Тань Янькай в который раз пытались вырвать друг у друга власть. Получив согласие Чэнь Дусю, Мао на время снял с себя скучные обязанности секретаря Бюро и покинул Шанхай. В этом логове международного империализма он всегда чувствовал себя чужим, его постоянно тянуло домой, к Ян Кайхуэй, готовившейся подарить ему второго сына.
Целый месяц после приезда Мао в Чанша город находился в осаде и подвергался непрерывным артиллерийским обстрелам. Линия фронта проходила прямо по реке Сян. Укрывавшимся в своих консульствах европейцам война представлялась какой-то буффонадой, приятно щекотавшей нервы разрывами игрушечных снарядов. Для китайцев она была чем-то совершенно иным:
«Все магазины в городе закрылись, люди со средствами либо разъехались, либо прятались в тайных убежищах. Население в ужасе шарахалось от военных, под страхом смерти изымавших у горожан деньги и рис. Отказать им не решался ни один: строптивцев вели к зданию таможни, где палач сноровисто помахивал остро отточенной саблей…»
В деревнях царили грабежи и насилие, как в худшие дни правления губернатора Чжан Цзинъяо. Мао был убежден в победе Тань Янькая и письмом сообщал Кантонскому отделению Гоминьдана, что Чжао долго не продержится. Но высланные ему на поддержку войска У Пэйфу окружили отряды Таня, и исход войны был предрешен.
Хунань дорого заплатила за победу Чжао. Провинция, игравшая роль буфера между севером и югом, опять испытала на себе тяжесть кованого сапога северян. Сторонники Таня, на помощь которых рассчитывал Мао, лишились всякого влияния и были разогнаны. Чжао закрыл Университет самообразования и распустил Федерацию профсоюзов. Сам Мао, еще за два месяца до событий опубликовавший длинный список преступлений «отталкивающе жестокого» губернатора, вынужден был жить под именем Мао Шишань (Мао Каменная Гора).
Болес неудачный момент для создания политической организации, непосредственно связанной с разбитыми противниками Чжао, трудно было себе представить. И тем не менее Мао удалось основать временную штаб-квартиру с тайными отделениями в Чанша, Нинсянс и на Аньюаньских угольных копях, где годом ранее на посту руководителя партийной ячейки он оставил Лю Шаоци, серьезного молодого человека, недавно вернувшегося из Москвы. Но вновь созданная сеть не работала, пребывая в глубоком подполье.
В декабре вместе с женой и сыновьями, Аньином и полуторамесячным Аньцином, Мао отметил тридцатилетие. Все откладывавшееся расставание с семьей объяснялось, по-видимому, его личными проблемами, а не какими-либо обязательствами перед соратниками. Посвященное жене лирическое стихотворение, которое Мао написал вскоре после отъезда, наводит на мысль о ссоре между супругами:
Пока Мао находился с семьей, в отношениях Гоминьдана и России произошли заметные перемены. Находившееся в условиях международной изоляции советское руководство решило, что в лице прогрессивного китайского режима, даже если он будет возглавлен буржуазией, страна победившего большевизма обретет ценного союзника. В качестве специального посланника к Сунь Ятсену направился известный революционер, работавший бок о бок с Лениным и Сталиным, Михаил Бородин. Москва же тепло встретила главнокомандующего военными силами Гоминьдана Чан Кайши — худощавого тридцатилетнего человека с излишне бледным лицом, приехавшего ознакомиться с боевым опытом Красной армии. Хотя донкихотское предложение Суня относительно боевого рейда вооруженных сил России на Пекин было отвергнуто как «авантюра, обреченная на поражение», Советы согласились финансировать школу для подготовки военных кадров Китая, а Троцкий лично пообещал «поставки оружия и всю возможную экономическую помощь».
Между тем в Кантоне советник Бао, как прозвали местные коммунисты Бородина, напрягал усилия для того, чтобы свести воедино две китайские стороны треугольника, который поставила себе целью построить Москва.
Вдумчивый и исполненный терпения, почти сорокалетний Бородин во многих аспектах являл полную противоположность честолюбивому Снссвлиту. Он смог завоевать доверие Сунь Ятсена даже тогда, когда убеждал и Гоминьдан, и КПК в том, что новые складывающиеся отношения принесут максимальную пользу каждой из сторон. В октябре, готовясь принять помощь Бородина в отражении очередной попытки милитаристов лишить его власти, старый конспиратор Сунь направил находившемуся в Москве Чан Кайши шифрованную телеграмму, где писал: «Теперь стало совершенно ясно, кто наш друг, а кто — враг».
На этой же ноте 20 января 1924 года в Кантоне закончился Первый общенациональный съезд Гоминьдана. Прибывший на него двумя неделями раньше Мао возглавлял делегацию из шести человек, представлявших Хунаньскую организацию партии.
Съезд принял новый устав Гоминьдана. Подготовленный Бородиным его проект был выдержан в ленинском духе и подчеркивал важность партийной дисциплины, централизации, а также подготовки профессиональных революционных кадров, задачей которых станет обеспечение поддержки широких народных масс. В политической программе заявлялось, что причины страданий китайского народа кроются в империализме, впервые в истории Гоминьдана прозвучал призыв к активизации рабочего и крестьянского движения. На молодых членов КПК эти формулировки произвели глубокое впечатление. В ходе одного из заседаний Мао и его старый знакомый Ли Лисань выступали с таким увлечением, что ветераны Гоминьдана озадаченно переглядывались: откуда взялись эти горячие головы? Ван Цзинвэй, соратник Сунь Ятсена, впоследствии вспоминал: «Своим энтузиазмом и энергией молодежь из «Движения 4 мая» многих заставила считаться с собой».
Членами избранного по предложению Сунь Ятсена Центрального Исполнительного Комитета, куда вошли 24 человека, стали трос коммунистов: Ли Дачжао, Юй Шудэ и Тань Пиншань. Последнему был доверен пост заведующего организационным отделом, один из наиболее значимых в Гоминьдане. Это автоматически делало Таня членом Постоянной комиссии ЦИК, куда кроме него входили казначей партии Ляо Чжункай, выразитель взглядов левого крыла Гоминьдана, и представлявший интересы правых Дай Цзитао.
Мао избрали альтернативным, то есть не имеющим права голоса, членом ЦИК. Ими же стали еще шестеро коммунистов, включая Линь Боцюя, занявшего кресло заведующего крестьянским отделом, Цюй Цюбо — кантонского помощника Бородина и талантливого литератора, работавшего в Москве корреспондентом пекинской газеты, а также Чжан Готао, по-видимому, уже отбросившего свои сомнения относительно «противоестественного союза» двух партий.
В середине февраля Мао возвратился в Шанхай и жил в доме, снимаемом вместе с До Чжанлуном, Цай Хэсэнсм и его подругой Сян Цзинъюй. До конца года он был перегружен работой в Центральном Бюро КПК, функционирующем под крышей таможни и в действительности оказывающем услуги как настоящим бизнесменам, так и Шанхайскому исполкому Гоминьдана.
24
Об этом письме, как и о вызванной им ссоре, ничего более не известно. Упоминаемые Мао беды дают основания предположить, что речь идет о поступке, который супруга долго не могла простить ему. —