— Ну.
— Мы с ним пришли к однозначному выводу, что виноват в аварии ты, а значит, по условиям твоего контракта с фирмой, страховку ты хрен получишь.
— Ну и черт с ней. Ты все сказал?
— Нет, еще не все. Я не советую тебе, Самойленко, если вдруг ты снова купишь «бээмвуху» на ворованные за рекламу деньги, когда-нибудь еще вздумать появиться в нашем районе. Ты через него теперь никогда спокойно не проедешь, это уж я тебе гарантирую, родной.
— Да пошел ты! — Коля схватился за ножку табуретки, намереваясь запустить ее в этого придурка в милицейской форме; но в последний момент все же сдержался, логично решив не связываться с этим вонючим «продуктом внутренних органов». А потому лишь яростно стрельнул ему вслед окурком сигареты, стараясь попасть поточнее.
Но дверь палаты за инспектором уже закрылась…
II
Дверь за Кашицкой уже давно закрылась, а Самойленко все сидел за столом в своем кабинете, боясь поверить в удачу и одновременно с ужасом представляя, какая сложная работа теперь его ожидает.
Да, в том, что материалы, предоставленные Пелагеей Брониславовной, на самом деле сенсационны, можно было не сомневаться. Но…
Пожалуй, только во времена «перестройки и гласности» журналист, получив доступ к желанной информации, мог тут же садиться за пишущую машинку и «рожать» очередное бессмертно-скандальное произведение. Чиновный люд, напуганный странным поведением высшего руководства страны и не отвыкший еще от грозной реакции ЦК на любой негатив в советской прессе, с душевным содроганием раскрывал каждое утро свежие газеты, выискивал в ровных столбиках газетных колонок свои фамилии и… тихонько молчал в тряпочку, ожидая неминуемой расправы над собой сверху.
Но сверху никто в основном никого не трогал, и постепенно журналистская настырность все сильнее стала надоедать «героям» критических заметок и разоблачительных статей. Вскоре все громче зазвучали голоса о журналистской ответственности перед обществом, а еще через некоторое время состоялись первые судебные процессы о возмещении морального ущерба потерпевшим от излишнего внимания прессы. Постепенно аппетиты «униженных и оскорбленных» средствами массовой информации росли, и очень скоро моральный ущерб, который в материальном выражении поначалу исчислялся в скромных сотнях рублей, достиг тысячных и даже миллионных сумм.
О, сколько судебных процессов было проиграно в то время отдельными журналистами и целыми редакционными коллективами! Сколько денег выплачено в качестве компенсаций! А в некоторых странах так называемого ближнего зарубежья кое-кому из журналистской братии довелось даже похлебать тюремной баланды.
Но не зря говорят, что за одного битого двух небитых дают. Пообтершиеся в бесчисленных судебных процессах писаки изучили законы не хуже некоторых адвокатов, наученные горьким опытом редакции обзавелись целыми отделами юридического обслуживания и теперь выверяли каждое слово, подтверждая каждый факт неопровержимыми документальными доказательствами.
И как закономерный итог этого процесса — бороться с прессой обиженным становилось с каждым днем все труднее и труднее.
Самойленко, слава Богу, не первый день работал в газете. Он уже был «битым», и не единожды. Он успел стать за эти годы настоящим профессионалом. И теперь, нисколько не усомнившись в сенсационности и важности рассказанного Пелагеей Брониславовной, сомневался только в одном — удастся ли собрать факты, документы, свидетельства с той тщательностью, чтобы каждое слово, которое он напишет об этом деле, звучало не менее весомо, чем заключительное обвинение прокурора в суде.
Чтобы достичь желаемого, нужно было составить четкий план, продумать каждую мелочь предстоящего расследования. И, положив перед собой чистый лист бумаги, Николай начал записывать все возможные источники информации, которые в самое ближайшее время ему предстояло тщательно проверить.
1. Кашицкая.
Здесь, пожалуй, он взял пока все, что можно было взять. Пелагея Брониславовна могла понадобиться ему только в том случае, если дело повернется вдруг новой, неожиданной, стороной, и тогда ему потребуются ее объяснения или какие-то уточнения.
2. Метельская, из собеса.
Принимала большое участие в делах семьи Кашицких-Корабельниковых. Ее роль как свидетеля переоценить трудно — и по части здоровья мальчика, и по части материального состояния Кашицкой.
Метельская могла рассказать очень многое и, главное, беспристрастно.
3. Детский дом.
Конечно, самое осведомленное лицо в этом деле — директор. С ним предстоит очень серьезный разговор, но откровений можно ожидать лишь в том случае, если директор чист. Если же он сам был активным участником аферы, каких-либо надежд на встречу с ним питать не стоит.
Но в детдоме есть еще очень интересные личности, с которыми обязательно нужно встретиться.
Это воспитатель группы, в которой находился Виталик, а также работники, которые сопровождали детей в Италию. Вполне логично предположить, что они участвовали в этом деле, даже не подозревая, в какие махинации их вовлекло начальство. Если ему повезет, их показания будут просто бесценными.
Впрочем, Самойленко и сам бы не смог объяснить, почему кому-то из своего списка он доверял, а кому-то — нет. Просто он предполагал, что организация, занятая преступным усыновлением, не должна быть слишком обширной — скорее всего в нее входили лишь руководители некоторых учреждений. Их подчиненные вряд ли догадывались об истинной подоплеке событий, потому что в противном случае доход от удачно провернутых операций пришлось бы делить среди слишком многих подельников. И дележ по подобной схеме неминуемо снижал бы рентабельность всей операции, учитывая ее немалый риск.
4. Управление здравоохранения.
Врачи, притом лучшие в их городе, как подчеркивал Антоненко, вынесли свой вердикт о болезнях Виталика. Нужно обязательно проверить, был ли такой вердикт на самом деле, было ли обследование, или же медицинское заключение — липа.
5. Управление народного образования.
Ключевой и, пожалуй, единственной фигурой здесь был Антоненко. Он, несомненно, знал все и принимал в организации подобного рода усыновлений самое непосредственное участие. И так просто, с кондачка, он, безусловно, не расколется.
Но Николай надеялся на два фактора.
Во-первых, в интересах самого же Антоненко было бы изобразить самую искреннюю заинтересованность в объективном журналистском расследовании. Мол, если я чист — зачем мне что-либо скрывать от прессы? В этом случае Самойленко мог надеяться на доступ к той самой папке, о которой рассказывала Пелагея Брониславовна — с «делом»
Виталика Корабельникова.
Во-вторых, если правда, что документы на усыновление в обязательном порядке утверждаются в Киеве, в министерстве образования, то у Антоненко должны быть там крепкие связи. Не исключено, что центр, организующий преступные усыновления, находится именно там. А значит, на втором этапе расследования, когда реально запахнет жареным, Антоненко может запросто начать «сдавать» покровителей, надеясь что-либо на этом выиграть для себя.
Но даже в случае, так сказать, самом неблагоприятном, если начальник гороно будет стоять насмерть, скрывая любую информацию о Виталике, визит журналиста к нему должен будет его насторожить и напугать. В таком состоянии человек может совершить кучу просчетов, и тем самым раскрыть довольно многое. Проследив и проанализировав его возможные встречи и поездки после беседы, можно будет понять множество интересных вещей и уловить массу незаметных с первого взгляда взаимосвязей.
6. Министерство образования.
Рядом с этим пунктом Николай вывел огромный и жирный Вопросительный знак. Без признаний Антоненко соваться туда — бесполезно. Утвердили документы на усыновление? Ну и что? Это входит в круг их обязанностей. Почему не перепроверили как следует? А какие есть основания у министерства не доверять компетентным комиссиям с мест? Подчиненные в Одессе что-то там нахимичили? Разберемся, обязательно накажем всех виновных, будьте за это спокойны.