- Ты все еще не получала писем?
- Они после долгих споров послали объявление в газету в Кане. Одиль хотела написать "горничная", но ее сестра возразила: она такая же горничная, как и генерал, она не умеет даже чисто закончить стежок!
И все-таки!.. Они написали "горничная"!.. Они не особенно томились ожиданием, поскольку особого значения это не имело, и продолжали шить для Мари, строго наблюдавшей за ходом дела.
- Если бы у нас была швейная машинка, - вздыхала Одиль. Машинка для полудюжины рубашек и штанишек! - О нем новостей так и нет...
- Нет... Его капитан звонил ему...
- Ну и?
- Ну и ничего.
- А Марсель?
- Тоже ничего.
В свое время, по мере того как они взрослели, сестры вели кухонное хозяйство, согнувшись над очагом, в сабо, дверных передниках; приглядывали за Улиткой.
- Скажи-ка, Мари...
- Что?
- Я вот тут подумала... Почему бы нам не поехать в Париж вдвоем?..
- Потому, моя милая, что я не хочу ехать в Париж.
- Почему?
- Да потому, что мне и здесь хорошо...
У Одили не было необходимости вставать рано, и спать ей не хотелось. Она долго крутилась в постели от желания поговорить.
- Ты спишь?
- Да.
- Что это ты нашла хорошего в Порте?
- Мне кажется, здесь хорошо.
- В "Морском кафе"? Подавать рыбакам выпивку?
- Нет...
- Что же тогда?
- Дай мне уснуть.
Тишина. Неровное дыхание.
- Ты спишь?
- Да, я же тебе сказала!
- Скажи мне по-честному. У тебя есть любовник?
- Не исключено...
- А кто он?
- Оставь меня в покое.
- Я его знаю?
Мари поднялась, босиком прошла зажечь лампу и встала перед сестрой, прищурившей от света глаза.
- Так ты не хочешь оставить меня в покое, да? Добиваешься, чтобы я вернулась ночевать в свою комнату при кафе?
- Что ты злишься? Я же имею право знать...
- Ладно! Так знай, что я никогда не уеду из Порта... И что я выйду замуж... И что я буду жить по ту сторону бухты в таком же доме, как те два красных...
Это были два известных, единственных в своем роде дома. Один из них принадлежал судовладельцу, имевшему три корабля и командовавшему одним из них. Другой дом принадлежал новому доктору, большому и бородатому, отцу шестерых или семерых детей.
Казалось, оба эти дома куплены по каталогу, как игрушки, такие они были веселые и нарядные. Именно таким ребенок воображает некий идеальный дом-с очень высокой крышей, ярко-красный, с гаражом слева, с террасой и балконами, с окнами скорее широкими, чем высокими, в стиле английских коттеджей.
В четырнадцать лет Мари хотела стать нянькой у детей судовладельца, так ей нравилась выложенная белой керамической плиткой кухня, где был газ, а каждая кастрюля висела на своем никелированном крючке.
- Теперь ты довольна? - бросила она сестре, грызя зеленое яблоко.
- Что это ты замышляешь?
- Ничего я не замышляю. Просто я хочу иметь такой же дом, как эти... Их тогда будет не два, а три, вот и все. У меня будут дети и прислуга, чтобы ими заниматься.
- Ложись! Постель стынет.
- А кто этого хотел? У моего мужа будет маленький автомобиль, и в дни его возвращения с моря мы будем ездить в кино, в Байо.
- Кто он?
- О ком ты?
- Ну, муж...
- Увидишь, девочка, позднее. Подвинься. Твоя толстая попа заняла все место. Спокойной ночи...
- Ты не хочешь сказать, кто он? - в полудреме все еще настаивала Одиль.
Мари, засыпая, продолжала сосать кусок яблока.
Они знали, что нужно соблюсти некие формальности, но всегда думали, что с ними можно и подождать, поэтому как-то утром Мари была удивлена, увидев одноколку дядюшки Пенсмена, остановившуюся перед кафе.
- Одевайся побыстрей, нам нужно в Байо, - сказал он ей, поприветствовав сначала хозяина и положив свой кнут на стол. - Нужно явиться к мировому судье. Я написал, чтобы Одиль тоже была там.
- Одиль не получила письма.
- Почему?
- Потому что ее больше нет в Шербуре... Она здесь.
Бывали дни, когда у Мари возникало желание подшучивать над людьми, и особенно она любила подшучивать над дядюшкой Пенсменом, у которого были смешные рыжие усы, всегда влажные, как у некоторых спаниелей.
- Скажи ей, чтобы она собиралась... Буссю будет там в час...
Ветер задувал так сильно, что Пенсмен тревожился за откидной верх своей повозки. Мари с сестрой съежились позади под лошадиной попоной, которая приятно пахла и в которой застряло много колючих соломин. Мари видела Пенсмена в профиль. Время от времени она толкала локтем сестру, потому что у дядюшки Пенсмена опять на кончике носа повисала капля; эта капля мгновение дрожала и наконец соединялась с такими же каплями, уже скатившимися в усы.
- Ваша тетя тоже ждет нас, - сказал он так, будто обещал им шоколаду.
- Как она себя чувствует?
- Неплохо, если бы не расширение вен... Но на той неделе в Байо должен приехать специалист, может, он сумеет что-нибудь сделать?
Действительно, они все собрались вместе под крытым входом здания мирового суда; там был ужасный сквозняк, и у Мари снова защекотало в носу. В соответствии с обстоятельствами они были в глубоком трауре, за исключением Одили, оставившей свою вуаль в Шербуре. Бледно-синее небо и крутящиеся на месте опавшие листья наводили на мысль о Дне всех святых <Празднуется 1 ноября.>.
- Одиль, конечно, совершеннолетняя, - заявил Пенсмен после того, как бросил взгляд на свою жену. - Я буду опекуном других, а Буссю - вторым опекуном.
Он говорил это так, как говорят, отправляясь с визитом и давая последние наставления: "Пивное, не суй пальцы в нос..."
Все было обговорено! Оставалось только поставить подписи! Пенсмен уже взялся за ручку двери, когда Мари произнесла:
- Я не нуждаюсь в опекуне...
- Да как же так! Как - не нуждаешься! Тебе семнадцать лет...
- Нет, дядя, уже три дня, как восемнадцать. Я хочу получить все права, как Берта.
- Кто эта Берта?
- Девушка из Порта. Она мне объяснила...
Было очевидно, что назревает ссора. Пенсмен покраснел от гнева. Его жена тряслась от негодования.
- Порядочной девушке незачем становиться независимой...
- А мне незачем становиться порядочной девушкой. Ты идешь, Одиль?
Она увлекла сестру за собой внутрь, где, как в церкви, были пустые скамьи, зеленоватые голые стены и что-то вроде прилавка на возвышении, за которым какой-то человек перебирал бумаги.
Буссю и Пенсмен тоже, в свою очередь, вбежали вслед за сестрами.
- Послушай, Мари... Одиль! Ты-то поумнее ее.
Место не было ни торжественным, ни внушительным.
- Извините, мсье, - сказала Мари человеку с бумагами, - вы не могли бы мне сказать, где тут найти не очень дорого адвоката?
К счастью, они прибыли раньше времени! Они могли обсуждать свои дела, никому не мешая. Мари чуть было не получила оплеуху от Пенсмена, но того вовремя удержала жена.
Вошли какие-то люди, сначала - лысый мужчина, усевшийся в углу в ожидании своей очереди, потом две рыночные торговки, оставшиеся стоять в глубине зала.
Мари в коридоре, еще более грязном и холодном, чем судебный зал, нашла адвоката в черной мантии, совсем молодого, с усиками под Чаплина.
- Вот... Я хочу, чтобы вы пошли со мной и помогли мне получить все права.
Сколько вы с меня возьмете?
И теперь адвокат с широкими рукавами разговаривал с Пенсменом и Буссю, пытаясь их успокоить. Он обещал Мари взять с нее не больше пятидесяти франков.
С улицы доносился очень далекий шум; в суде становилось то очень холодно, то слишком жарко; все изнывали, не зная, куда себя деть. Скамейки были слишком малы для тетушки Пенсмен. Буссю, наевшийся улиток, испытывал жажду, и ему очень хотелось выйти пропустить стаканчик.