Наконец появился некий господин с желтыми зубами и учтивым видом, он уселся за стол, и адвокат стал с ним говорить, то и дело показывая на Мари взглядом.
- Другие дети - Жозеф, Юбер, Улитка - отсутствовали, но и о них шел разговор. Позвали Пенсмена, потом Буссю. Беседа шла тихо. Новые посетители заняли места на скамейках и пытались понять, что происходит.
- Мадмуазель Ле Флем...
Одиль вышла вперед.
- Ваше имя Мари Ле Флем?
- Нет, я Одиль...
Тогда подошла Мари.
- Вы желаете подтвердить совершеннолетие? Вам восемнадцать лет, как следует из записей гражданского состояния...
- И я хотела бы стать опекуном Улитки, - заявила она, бросая вызов своим дядьям и тетке. - А моя сестра могла бы стать опекуном мальчиков...
Об этом вопрос вообще не ставился. Секретарь суда растерялся. Стали перечитывать бумаги, искать другие, недостающие. Пенсмен, стоя перед судьей, потерял дар речи и подталкивал жену, чтобы говорила она.
Мари следила таким взглядом за адвокатом, как сделавший ставку на бегах не отрывает глаз от своей лошади на беговой дорожке.
- Главное, не поддавайтесь моей тетке. Я вам дам на двадцать пять франков больше...
Через полчаса все было закончено. Конечно, предстояло еще выполнить множество формальностей, но Мари стала, так сказать, полностью независимой.
- Идем! - сказала Мари сестре, беря ее за руку.
И, не попрощавшись с родственниками, с достоинством вышла. На улице она взглянула на церковные часы и объявила:
- У нас до автобуса осталось время поесть пирожных.
Они съели их, затем сели в плохо освещенный автобус и устроились сзади.
Одаль спросила:
- Зачем ты все это сделала?
- Затем!
- Ты слышала, что они сказали? Ничего нельзя продать, ничего вынести из дома или с корабля до того, как...
- Ну, так!
Поскольку они проезжали мимо церкви в Порт-ан-Бессен, Мари перекрестилась, украдкой повернувшись к кладбищу. В этот момент позади блеснул свет автомобильных фар; перед набережной свет больше не был виден, и Мари не стала снова оглядываться.
- Идем домой, - решила она.
Они перешли через разводной мост и добрались до своего дома; было холодно, и Одиль, прежде чем раздеться, стала искать старую газету, чтобы разжечь огонь.
- У тебя есть еда?
- Несколько селедок...
- Приятного аппетита. А мне надо идти в кафе. Хозяин убежден, будто я только и делаю, что прогуливаюсь... Если бы!
Машина не обогнала автобус потому, что остановилась у первых домов города.
- В котором часу возвращается твой отец? - спросил Шателар.
Марсель, с рукой на перевязи, посмотрел на воду в гавани.
- С приливом... Не раньше девяти или десяти часов.
- Ну, тогда иди к себе и поменьше болтай... Ты понял? Если он не вернется к десяти часам, ты ляжешь как ни в чем ни бывало.
Шателар глядел на неловко вылезающего из машины смущенного мальчишку, не знающего ни что сказать, ни как поблагодарить.
- Иди, чтобы тебе никто не встретился...
- Я вам... и - Ладно, в другой раз. Спокойной ночи!
Он нажал на газ. Ему нужно было сразу развернуться, но он проехал до конца набережной, миновав кремовые шторы "Морского кафе". Он включил заднюю скорость и развернул машину. Вместо того чтобы сразу же уехать, он вышел и сделал несколько шагов по тротуару.
У второго окна уголок шторы не опускался отвесно, и через щель можно было заглянуть внутрь.
Шателар прошел мимо раз, другой, различая в окне голубоватые силуэты в прокуренном воздухе. Наконец он подошел к окну. Не увидев белого передника Мари, он наклонился и, убедившись в отсутствии прохожих, прислонился лбом к стеклу.
Но, оглядев пустынный тротуар справа и слева от себя, он упустил из виду, что нужно посмотреть еще и назад; Мари, только что миновавшая разводной мост, внезапно остановилась, глядя на него.
Она, однако, не была удивлена. Нет! Мари словно ощутила давно ожидаемую радость, которая пришла чуть раньше, чем она на это рассчитывала. Она улыбалась, и в ее улыбке не было иронии, но не было и торжества. Совсем напротив, в ней вдруг обнаружилась некая серьезность, может быть, грусть.
Он продолжал смотреть! Он ее не видел! Поскольку часть зала ускользала из поля его зрения, он ждал, полагая, что Мари вот-вот появится из того угла.
Он наблюдал за усевшимися за столы стариками, за хозяином, крутившим ручку радиоприемника, потому что настал час новостей.
Мари не предвидела такой ситуации. И действительно, она задавалась вопросом, не побежать ли ей домой, чтобы крикнуть сестре:
- Он здесь!
Потом она внезапно приняла решение. Запахнувшись плотнее в свой плащ.
Мари походкой спешащего человека пересекла улицу, как если бы не видела ни Шателара, ни машины. Она открыла дверь кафе и позвала:
- Дезире!.. Дезире!..
Она стояла на пороге, повернувшись к Шателару спиной и говоря в сторону зала, но только для него одного:
- Сбегай-ка, малыш, ко мне... Там увидишь мою сестру Одиль. Скажи ей, что я вернусь только к десяти часам.
Она закрыла дверь и, улыбаясь одновременно всем, весело объявила:
- Я теперь совершеннолетняя, и у меня все права, как они сказали!..
Ей очень хотелось обернуться, но она не рискнула. Во всяком случае, Шателар теперь знал, что Одиль сидит в их домике у скал и что Мари вернется только в десять часов.
Она открыла стенной шкаф в глубине, скинула плащ, завязала передник.
- Что вам принести, дедушка?
- Да я уже выпил...
- Ничего не значит! Я плачу...
Это был лучший старикан на свете, с голубыми глазами ребенка. Мари ходила в школу с его младшей дочерью, потому что у него было тринадцать детей.
Поворачиваться к окну было нельзя. Нельзя было и подавать воду. Наконец дверь открылась. Мальчишка вернулся.
- Что она сказала? - спросила его Мари с легкой улыбкой.
- Ничего не сказала...
Черт возьми! Одиль могла хотя бы спросить, почему это ему дали такое поручение! Только бы теперь у нее не возникло желания прийти за объяснениями к Мари!
- За ваше здоровье, дедушка!
Он проворчал:
- Тебя здорово позабавила твоя независимость, моя девочка...
Она смеялась. Он смеялся. Просто так. Просто потому, что оба были счастливы без особых на то причин.
Мари собирала грязные стаканы, вытирала тряпкой столы, перешагивала через сапоги клиентов, имеющих привычку загораживать проход, располагаясь поудобнее.
- Я забыла про ваши пирожные, - весело сказала она, входя в кухню, потому что обещала хозяйке привезти пирожные из Байо. - Шикарно! Сегодня еще будет и треска...
Никто никогда не слышал, чтобы она так много говорила за целый день. На нее обращали внимание, но не пытались понять.
И только много времени спустя под предлогом, что ей нужно вытряхнуть на улицу пепельницу. Мари открыла дверь и увидела, что машина все еще на месте, а Шателар исчез.
Ему всегда казалось, что сестры непохожи друг на дауга, но из-за двери послышался голос Мари:
- Войдите!
Тем не менее это крикнула не Мари, а Одиль, подумавшая, что пришла соседка; поэтому она так и осталась сидеть на корточках перед огнем, спиной к двери, держа в руках решетку для жаренья, на которой потрескивала сельдь.
На Одиль был черный передник, найденный в стенном шкафу, красные мягкие туфли, надетые на черные шерстяные чулки. Отблески пламени делали ее волосы еще более рыжими. Шателар задержался у двери, взволновавшись от того, что увидел частичку интимной жизни Мари.
Перед ним, конечно, была не она, но ее сестра! И со спины они вполне могли сойти одна за другую! Не была да такая поза обычной и для Мари, а передник, чулки, туфли - не ей ли принадлежали?
- Кто там? - пробормотала Одиль.
И только теперь она задвигалась, повернула голову, наконец встала в испуге, продолжая держать решетку В руках.