Ночь начала спускаться на аллеи, и огни зажигались въ залахъ.
Я хотѣла встать съ лавки; я думала: „Красивое-Око откроетъ мнѣ ворота“…
Но тѣло мое было словно разбитымъ, и мнѣ казалось, что широкія и жесткія руки тяжело легли на мою голову… эти слова все приходили мнѣ на память, и я какъ будто произносила ихъ громко: „Красивое-Око откроетъ мнѣ ворота“…
Но вдругъ кто-то съ чувствомъ жалости въ голосѣ сказалъ возлѣ меня:
— Прошу Васъ, Мари-Клеръ, не сидите на снѣгу!
Я подняла голову: предо мной стояла совсѣмъ молоденькая монахиня, съ такимъ красивымъ лицомъ, какого я раньше никогда не встрѣчала.
Она наклонилась, чтобы помочь мнѣ встать, и, такъ какъ я съ трудомъ держалась на ногахъ, подала мнѣ руку, говоря:
— Опирайтесь на меня.
Я тотчасъ же увидѣла, что она ведетъ меня къ кухнѣ, широкая стеклянная дверь которой была ярко освѣщена.
Я больше ни о чемъ не думала. Мелкій и жесткій снѣгъ кололъ мнѣ лицо, и я чувствовала нестерпимый жаръ въ вѣкахъ. Войдя на кухню, я узнала двухъ дѣвушекъ, которыя стояли предъ большой квадратной печкой.
Это были Вероника-Жеманная и толстая Мелани, и мнѣ показалось, что я слышу голосъ сестры Мари-Любови, которая называла ихъ такъ.
Только толстая Мелани кивнула мнѣ, когда я проходила, и я вошла съ молодой сестрой въ комнату, освѣщенную ночникомъ.
Большая бѣлая занавѣска дѣлила комнату на двѣ части.
Сестра усадила меня на стулъ, который она взяла изъ-за занавѣски, и ушла, не сказавъ ни слова.
Немного спустя, вошли толстая Мелани и Вероника-Жеманная постлать чистое бѣлье на маленькую желѣзную кровать, которая стояла около меня.
Когда онѣ кончили, Вероника, избѣгавшая смотрѣть на меня, обернулась ко мнѣ и сказала, что никто не думалъ, что я вернусь. Она говорила тономъ презрѣнія, какъ будто упрекала меня въ чемъ то постыдномъ.
Толстая Мелани сложила руки подъ подбородомъ. Она все еще наклоняла голову на сторону, какъ тогда, когда была маленькой.
— Я очень довольна, что тебя поставили на кухню, сказала она съ привѣтливой улыбкой.
Потомъ оправила кровать и добавила:
— Ты займешь мое мѣсто, это я здѣсь спала.
— Тамъ спитъ сестра Дэзирэ, сказала она понизивъ голосъ и указывая пальцемъ на занавѣску.
Когда онѣ вышли, затворивъ за собой дверь, я подошла къ кровати.
Эта большая бѣлая занавѣска пугала меня. Мнѣ казалось, что въ глубинѣ ея складокъ, не освѣщенныхъ ночникомъ, мелькаютъ какія то тѣни…
Звонъ обѣденнаго колокола отвлекъ мое вниманіе въ другую сторону. Я узнала звуки его и машинально считала удары.
Потомъ возстановилась тишина, и молодая сестра снова вошла въ комнату. Она принесла мнѣ чашку дымящагося бульона.
Она подняла занавѣсъ и почти тѣмъ же тономъ, что Мелани, сказала мнѣ:
— Эта вотъ Ваша комната, а вотъ эта — моя.
Я тотчасъ же совершенно успокоилась, увидя, что у нея такая же маленькая кровать, какъ у меня. Я стала догадываться, что предо мною сестра Дэзирэ, но я не рѣшалась вѣрить этому и спросила ее.
Она утвердительно кивнула головой, подсѣла ко мнѣ и, повернувъ лицо къ свѣту, сказала:
— Вы, кажется, не узнаете меня!
Я посмотрѣла на нее молча.
Нѣтъ, я не узнавала ее, я даже была увѣрена, что никогда не видѣла ее, такъ какъ не допускала, чтобы можно было забыть ея черты, увидѣвъ ихъ хотя одинъ разъ.
Она сдѣлала смѣшную гримаску и сказала:
— Я вижу теперь, что вы не помните бѣдной Дэзирэ Жоли.
Дэзирэ Жоли?… ахъ! конечно, я ее помнила Это была молодая дѣвушка, которая была послушницей; у ней было лицо розовѣе розъ, тонкая талія, она была веселая и привязчивая. Она такъ высоко прыгала въ хороводѣ, что сестра Мари-Любовь часто замѣчала ей:
— Послушайте, мадемуазель Жоли, не прыгайте такъ высоко, видны ваши колѣни.
Я тщетно всматривалась въ лицо сестры Дэзирэ, но не находила никакого сходства.
— Да, монашеская одежда измѣняетъ насъ: сказала она.
Быстрымъ жестомъ она подняла свои рукава и съ той же гримаской сказала:
— Забудьте, что я сестра Дэзирэ и припомните, что Дэзирэ Жоли когда-то очень любила Васъ.
Затѣмъ быстро продолжала:
— О, я-то сразу узнала Васъ. Вы все еще выглядите дѣвочкой.
Когда я сказала ей, что я воображала сестру Дэзирэ очень старой и злой, она отвѣтила:
— Мы обѣ ошиблись: мнѣ о Васъ сказали что Вы тщеславная и надменная дѣвушка. Но когда я увидѣла, какъ Вы плакали на снѣгу, я подумала, что у Васъ большое горе, и я пошла къ Вамъ.