Я сознавала еще, какъ сестра Дэзирэ подбѣжала на помощь ко мнѣ, но уже какое-то чудовище впилось мнѣ въ грудь, и изъ нея вырывался крикъ, отъ котораго мнѣ становилось больно.
Это было какое-то ужасное рыданіе, которое подкатывалось къ горлу и останавливалось.
Затѣмъ я снова увидѣла свѣтъ и узнала склонившіяся надо мной лица сестры Дэзирэ и Мелани. Обѣ онѣ улыбались одной и той же безпокойной улыбкой, и въ эту минуту широкое лицо Мелани становилось похожимъ на тонкое блѣдное лицо сестры Дэзирэ.
Я сѣла на кровати, удивляясь, что лежу въ постели днемъ, но я не вставала: я вспомнила о томъ, что сказалъ сынъ Ивана-Рыжаго, и въ теченіе долгихъ часовъ я старалась подавить мою боль. Когда вечеромъ сестра Дэзирэ пришла спать, она сѣла ко мнѣ на кровать, сложила на груди руки, какъ у святыхъ, и сказала:
— Разскажите мнѣ о своемъ горѣ.
Я стала разсказывать. И съ каждымъ произнесеннымъ словомъ, какъ будто уходила частица моего горя.
Когда я кончила, сестра поднялась, взяла „Подражаніе Христу“ и стала читать вслухъ. Она читала мягкимъ голосомъ, въ которомъ звучала покорность, нѣкоторыя слова она растягивала и они звучали, какъ замирающій стонъ.
Въ послѣдующіе дни я снова видѣла сына Ивана-Рыжаго и, пока онъ разсказывалъ, какъ счастливы его родители, какъ добръ къ нимь ихъ новый хозяинъ, передо мной проносился домъ на холмѣ съ его цвѣтущимъ садомъ, съ источникомъ и ручейкомъ, который, прячась въ кустахъ дрока, сбѣгалъ въ рѣку…
Я часто говорила дома съ сестрой Дэзирэ, она сосредоточенно слушала меня; съ моихъ словъ она знала всѣ уголки въ немъ и какъ-то вечеромъ, когда она задумчиво молчала, я спросила, о чемъ она думаетъ, она отвѣтила смотря вдаль:
— Лѣто кончается, и я думаю, что деревья сада увѣшаны плодами теперь…
Въ сентябрь много монахинь пришло къ настоятельницѣ.
Привратница Красивое-Око оповѣщала объ ихъ приходѣ звонкомъ…
Вероника каждый разъ выскакивала, чтобы узнать кто пришелъ, и каждую знакомую монахиню она, зло вышучивала. Подъ вечеръ раздался еще звонокъ; Вероника, стоявшая въ дверяхъ, крикнула:
— Ну, вотъ ужъ эту никто не ждалъ.
И, обернувшись къ намъ въ кухню, крикнула:
— Это — сестра Мари-Любовь.
Большая ложка выскользнула у меня изъ рукъ и упала въ кастрюлю.
Я бросилась къ дверямъ, оттолкнувъ Веронику, которая не пускала меня. Мелани побѣжала за мной, чтобъ удержать меня.
— Вернись обратно, настоятельница увидитъ тебя, — кричала она мнѣ.
Но я была уже возлѣ сестры Мари-Любови. Я такъ стремительно кинулась къ ней, что мы обѣ едва не упали.
Она обняла маня обѣими руками и задрожала вся отъ сильной радости…
Она взяла мою голову и стала цѣловать мнѣ все лицо, какъ маленькому ребенку.
Ея монашескій уборъ шелестѣлъ, какъ бумага, и широкіе рукава спускались до локтей.
Мелани была права: настоятельница видѣла меня, она вышла изъ церкви и шла къ намъ по аллеѣ.
Сестра Мари-Любовь замѣтила ее, перестала цѣловать и положила мнѣ руку на плечо. Я быстро обвила ея талію рукой, боясь, чтобы она не отстранилась отъ меня.
Теперь мы обѣ смотрѣли на настоятельницу, она прошла мимо насъ, не подымая глазъ и сдѣлавъ видъ, что не замѣчаетъ спокойнаго поклона сестры Мари-Любови.
Какъ только она прошла мимо, я увлекла сестру Мари-Любовь къ старой скамейкѣ, она помедлила немного и прежде, чѣмъ сѣсть, сказала:
— Вещи, какъ будто, ждутъ насъ…
Потомъ она сѣла, не прислоняясь къ липѣ; я стала передъ ней на колѣни въ травѣ.
Лучи ея глазъ потухли, и цвѣта слились; все ея тонкое лицо съежилось и какъ будто спряталось въ монашескомъ уборѣ. Ея нагрудникъ не подымался, какъ раньше на груди, и на рукахъ просвѣчивали голубыя вены…
Она мелькомъ взглянула на окно своей бывшей комнаты, скользнула по липовымъ аллеямъ, большому монастырскому двору и, остановивши взглядъ на домѣ настоятельницы, прошептала: