— Не примыкала и никогда не примкну! Не люблю толкаться. — Марина прошла по комнате, заглянула в унылые зимние окна. — Я еще такое напишу! Вдохновенное.
— И я. Мы будем вдохновляться вместе.
— Причем, лучше уж поскорее! — она накрыла плечи Сергея нежнейшим бежевым плюшевым пледом — тоже отцовским подарком. — Мы пошлем их всех к чертям и уедем на солнышко!
В конце февраля Марина с Сережей уехали в свадебное путешествие: недели две гуляли по Италии, побывали в Шварцвальде, жили в Париже.
— Я что-то не пойму — почему мне все так стало нравиться? Даже Париж! Милый дедуля играет вальс молодости моей мамы! Смотри — надо делать вот такой пируэт. — Марина закружила по набережной, раздувая колоколом шелковую юбку. Рядом, любуясь ею, шел Сергей.
— Эта ветхая декоративность, золотая кичливость дворцов. Озабоченность только лишь гедонистическим времяубийством. Чисто французский заносчивый сплин и разливанное веселье! То играют, — она бросила монетку аккордеонисту, — то поют. Вон пароходик какой смешной — настоящий жучок, а на нем матросики чуть ли не «Марсельезу» затянули. Куда вы смотрите? Вон там — под мостом! — Марина ткнула в нужном направлении пальцем. — Эх, прозевали!
Сергей смутился:
— Я на вас смотрел.
— Всегда — на меня! А главного не замечаете, — Марина натянула шелк на животе.
— Что?! Не может быть… Мариночка! — он подхватил ее на руки, закружил, тут же испуганно поставил:
— С ума сошел от радости. Вас же нельзя трясти.
— Нас можно. Мы с нашей дочкой — крепкие и храбрые!
— Боже, благодарю! — Он быстро крестился, посылая в небо умиленный взгляд. Потом развернул жену к себе лицом, крепко прижал к груди. Шептал в пахнущие «Корсиканским жасмином» волосы: — Счастье, счастье, счастье…
…В начале мая молодожены вернулись в Москву.
31 мая 1912 года состоялось открытие Музея изящных искусств имени Императора Александра III. Церемония проходила чрезвычайно торжественно: присутствовал сам Император Николай с дочерьми и матерью. Съехалась вся знать Москвы и Петербурга, и даже дождь прекратился, едва покапав.
Солнечный майский день, словно созданный для торжества, сиял свежестью. Экипажи, толпа, одетая строго по предписанному в приглашениях этикету: «дамы в белом закрытом, господа в вечерних туалетах».
Портик с изящной колоннадой, четко вырисовываясь на яркой синеве небес, словно парил среди флотилии напоминающих обломки Парфенона облаков.
— Сереженька, ты даже не представляешь — вот летит белый корабль в синеве, начиненный сокровищами. А в нем не история искусства только! В нем вся наша жизнь! Мать до последней секунды помогала музею и, умирая, последним голосом из последних легких пожелала отцу счастливого завершения его (да и ее!) дела. Думаю, не одних нас, выросших, видела она в то мгновение…
— Нас всех. Я верю. — Сергей взял под руку мужа Аси. — Надеюсь, мы ей нравимся. Ну, постараемся сделать так, что бы ее девочки были счастливы.
— Что ты сейчас сказал? СЧАСТЬЕ! Боже, я же считала, что быть счастливой — вульгарно и пошло. И слово такое неприличное — счастье! — закинув голову, она, смотря в бездонную высь неба, в крыжовинных глазах отражался лет мраморных облаков среди синих проталин. Сергей неотрывно смотрел на жену, на ее высокий кружевной белый воротничок, в ободке которого покоился стебель великолепной шеи. А рассыпавшиеся, золотящиеся волосы, а глаза — умереть же можно… Нет, похоже, он никогда не насытится невероятным чудом быть рядом и видеть ЕЕ!
К музею прибывали экипажи с нарядными господами — титулованными, почтенного возраста, в сединах и орденах. На Марину, так звонко выкрикнувшую «счастье!», что с веток лип сорвались воробьи, обернулась дама в высоких седых буклях и посмотрела в лорнет. Ни с чем не сравнимое сокровище — юность — вот, что увидела она у стен белокаменного музея в образе расшалившейся молодежи. И загрустила, возненавидев вдруг свою новую диадему, драгоценные перстни, жабо из брюссельских кружев — все старания казаться значительной.
— Тебя лорнировала почтенная дама и сочла, что ты ведешь себя неприлично, — заметила Ася, — тоже в белом и закрытом.
— А я ее не вижу! — широко открыла близорукие глаза Марина. — Все сливается — только белое и золотое. Старое, дряхлое, ветхое, антикварное. Пыль веков.
— Перестань ехидничать, а то заставлю носить пенсне.
— Верно, Сереженька! Ведь я всю эту ветошь непременно вспомню, когда сама трухлявой стану. А сегодня ехидничать просто не имею права. Май! Праздник завершения огромного труда. Видеть предписывается только радостное. А чего все ждут?