Не успела, открылись двери, и процессия тронулась по Зеркальной галерее к дворцовой церкви. За нами с Луи Августом следовало много блестяще одетого народа, но я мало что видела и понимала, главным было не упасть в обморок и не сделать что-нибудь неположенное.
Не упала и не сделала, не считая поставленной на брачном договоре кляксы. Я не привыкла подписываться полным именем, тем более дрожащими от напряжения руками, а потому едва поместила все на положенном месте: «Мария-Антуанетта Жозефа Жанна». Писала я, как всегда, страшно медленно и едва не высунула язык от старания. Вовремя опомнившись, вздрогнула и… на первую букву имени Жозефа села большая клякса! Видевшие это, ахнули, но главный «раздающий милостыню» Франции монсеньор де ля Рош-Эмон, проводивший церемонию, сделал вид, что ничего не произошло. Его ободряющий взгляд помог мне сохранить остатки самообладания.
Дофину было все равно. Реакцию короля я не видела, а думала в первую очередь о том, что сказала бы матушка, увидев кляксу, – мою главную беду при письме, помимо его медлительности. Даже на таком расстоянии я прежде всего чувствовала ответственность перед ней.
Хорошо, что у меня легкий характер и долго расстраиваться и размышлять из-за чего-то я просто не могла, иначе день был бы испорчен.
Сама церемония и все, что ей сопутствовало, было роскошным. Король Людовик постарался произвести впечатление на весь мир, в конце концов, не каждый день дофин сочетается браком с дочерью императора! Я услышала, как одна из принцесс сказала другой, что Луи повезло и он женился на дочери Цезарей. Сознавать, что дочь Цезарей, ради которой закрутилось все даже в Версале, было приятно. Это ощущение совершенно изгладило в моей юной легкомысленной головке впечатление от кляксы. Может, дочери Цезарей и позволительно делать такое?
Оказалось, что даже дочери Цезаря многое непозволительно. Только все это нужно было толково разъяснить, я бы поняла и не наделала массы ошибок чисто из-за своего легкомыслия.
После церемонии мне представили мой штат, состоявший из ста шестидесяти восьми человек с возможностью расширения по мере необходимости.
Какое расширение?! Хотелось крикнуть: к чему мне целых два аптекаря и четыре хирурга?! Зачем отдельные поставщики вин и несколько поваров? Почему не те же, что и у дофина?
Нельзя, потому что я будущая королева Франции и у меня все должно быть свое.
У этого своего штата я три часа принимала присягу верности, пытаясь запомнить, кто есть кто. Конечно, не удалось. Подумалось, что это не видит мой очень экономный и даже прижимистый брат Иосиф. Его хватил бы удар от одного списка моего штата. Воспоминание о брате вызвало усмешку, которую придворные приняли на свой счет и кое-кто даже обиделся. Но я была не в состоянии замечать и учитывать все, им следовало бы сделать скидку на четырнадцать лет и суматошность момента.
Потом был вечерний прием в Зеркальной галерее, когда мы с королем и моим супругом играли в каваноль – карточную игру, которую я успела освоить за время путешествия из Вены в Версаль. В карты я играла куда лучше, чем писала, и кляксы здесь не сажались, потому мое настроение постепенно снова стало прекрасным и неприятность с подпорченным брачным контрактом забылась. Как можно помнить о какой-то кляксе на бумаге, если вокруг меня одной (дофин как-то самоустранился) вертелся весь блестящий французский двор, весь Версаль!
Король был очень любезен, дамы улыбались почти заискивающе, а многие и весьма заискивающе, младшие братья дофина – Людовик Ксавье Станислав, граф Прованс и Карл, граф д’Артуа веселы, тетушки внимательны… Все вокруг меня, все для меня… Это был определенно мой день, и я впитывала всеобщее внимание каждой своей клеточкой, я вдыхала воздух великолепного Версаля, напоенный запахами пудры для париков и помады, запахами самого блестящего двора Европы, где мне теперь предстояло быть первой дамой.
Только один человек, казалось, был совершенно равнодушен к происходящему – мой супруг дофин Людовик Август!
Луи очень робок и медлителен, настолько, что я не представляла себе, как можно вообще заниматься с ним любовью. Никакого опыта в этом деле у меня не было, но я уже не была наивным ребенком, вместе с Шарлоттой полагавшим, что любовь между Изабеллой и Мими – это прогулки по парку с меланхолическими бреднями. Я прекрасно знала, что любовь бывает физической, и как все происходит тоже знала, довелось даже оказаться невольной свидетельницей таковой у слуг. Но представить, как это будет происходить у меня, не могла.
Позже я поняла, что матушка сделал главную ошибку, нужно было заботиться не о наставлениях мне по поводу государственных интересов Австрии, а научить, как стать настоящей любовницей своему супругу и как справиться с завистниками при дворе. Но матушка горячо любила папу, а он ее, потому проблем не возникло. А завистников у императрицы при дворе просто не могло быть, если таковые и появлялись, то долго в Шенбрунне не задерживались.
У меня положение совсем другое, Луи и я не только не любили друг друга, но и чуть тяготились необходимостью быть вместе. Неудивительно, двух детей заставили играть перед взрослыми спектакль, изображая при этом не пастушка и пастушку, а мужа и жену. А взрослые были весьма любопытны, вереница придворных выстроилась, чтобы посмотреть, как жених войдет в мою спальню, но главное, как скоро и с каким выражением лица он оттуда выйдет.
Меня проводили туда торжественно, так же торжественно переодели в роскошную сорочку и уложили на роскошную огромную кровать… У меня мелькнула мысль, что если мы с Луи совсем не понравимся друг дружке, то на такой кровати можно спать, и вовсе не соприкасаясь.
Пока меня переодевали, несколько пар любопытных глаз успели оценить фигуру, отметив все недостатки, но, кажется, он был один: пока еще слишком юна, не оформилась до конца. От такого вердикта, произнесенного шепотом и несколько раз другими устами повторенного, было одновременно и обидно, и радостно – оформлюсь. Зато дамы отметили мою великолепную осанку. Жаль, что этого не слышала мама, осанкой своей Антуан она всегда гордилась.
Но вот в спальне осталась только графиня де Ноай (кому, как не ей, моей главной наставнице во Франции, быть со мной до последнего). А еще… Его Величество. Конечно, король не видел моей осанки и худеньких плеч, он вошел, когда я уже лежала в постели, и, кажется, собирался оставаться на ночь?! Я не знала, как мне попросить его удалиться. Я не смогу даже позволить Луи стянуть с себя одеяло, если только кто-то, тем более король, будет присутствовать рядом!
Я осторожно сделала знак графине, чтобы та приблизилась, и зашептала:
– Его Величество останется в спальне?!
Ответить графиня не успела, появился Луи, но совсем не с той стороны, где его ждали любопытные до неприличия придворные. Он тоже был в рубашке, также врученной ему королем. Наша постель уже была освящена архиепископом Реймским, оставалось только выполнить положенное…
То ли пожалев нас, то ли просто понимая, что в его присутствии ничего не произойдет вообще, Его Величество сделал знак следовать за ним и удалился.
Я замерла, не в силах не то что пошевелиться, но и вздохнуть поглубже. На другом конце кровати сидел мой супруг, с которым мы едва знакомы, такой же юный, как я сама, такой же дрожащий и нерешительный. Я знала, что не должна противиться, что бы он со мной ни делал, напротив, помогать ему, а вот как – подскажет мое собственное тело. Давать слишком подробные инструкции матушка не сочла нужным. «Доверьтесь своим чувствам, моя дорогая». Я прислушалась к себе, никаких чувств, кроме ожидания неведомого и откровенного страха, не было. Не прислушиваться же к нему, иначе нужно было бы стремглав бежать из этой роскошной золоченой постели, этого роскошного дворца, не останавливаясь до самой Вены, и, рыдая, зарыться в матушкину грудь. Нет, это чувство для подсказки действий совсем не подходило.