Ахмат-хан криво усмехнулся. Пехота, конница, это всё не так страшно. Ордынские воины привыкли справляться и с пехотой, и с конницей даже более многочисленного врага, используя бессмертную тактику Чингис-хана — расстреливать врага из луков, засыпать стрелами, пока не побежит, и лишь потом догонять и рубить бегущих. И даже дальнобойные самострелы и ручные пищали не так страшны, если разобраться. Да, они бьют дальше и сильней ордынских луков, но за то время, пока урусский стрелок взведёт свой самострел или перезарядит пищаль, ордынский всадник выпустит десять стрел.
Главное — это пушки. За этот месяц стояния на Угре у ордынских воинов развилась стойкая пушкобоязнь. Теперь даже самые бесстрашные теряют голову при грохоте орудийной пальбы, разворачивают коня и гонят прочь, не страшась никаких наказаний — только бы уйти подальше от этих жутких урусских орудий. Если так пойдёт и дальше, скоро урусам можно будет обходиться и без пушек, достаточно просто показать из кустов какой-нибудь глубокий медный горшок…
— Великий хан, там урусские послы!
Ахмат-хан встрепенулся, выпрямился, сидя перед дастарханом.
— Зови их сюда!
В голове возникла, забилась отчаянная надежда — неужели согнулся-таки Иван, пошёл на попятную? Так должно, так обязательно должно было случиться… Аллах велик и милостив, и урусы всегда должны сгибаться перед силой Орды… Значит, так — принять посла строго, потребовать дань за все семь лет…
— Ну где там московские послы? — возвысил голос Ахмат при виде начальника стражи, вернувшегося сам-один. — В чём дело, Новруз?
— Великий хан! — Новруз был бледен. — Там… Урусские послы отказались сдать оружие!
— То есть как? — непонимающе заморгал Ахмат-хан.
— Они желают явиться к тебе в шатёр во всеоружии!
— Великий правитель Золотой Орды Ахмет-хан ждёт! Сдайте оружие и проходите!
Начальник охраны кивнул нукерам, и они двинулись было вперёд, чтобы принять оружие у русских послов, но Иван Товарков остановил их коротким жестом.
— Э, э, так не пойдёт! Оружье мы сдавать не намерены! — сказал он по-татарски.
— Не понял! — изумился начальник охраны.
— Чего ты не понял? — усмехнулся Иван. — Не вы его нам давали, ребята, не вам и брать. И потом, сабля эта дедова ещё, вещь ценная, как могу я доверить сокровище сие незнакомым людям, сам посуди? Потом ищи-свищи…
Вот теперь Новруз растерялся. Русские нагло ухмылялись, и что делать? Отнять оружие силой?
Новруз шевельнул пальцами, охранники чуть подались вперёд.
— Не советую, — жёстко сказал Иван Товарков, перестав улыбаться, и все трое московитов взялись за рукояти сабель. — Среди вас тут будут убитые, а остальным придётся отвечать перед Ахматом.
Начальник охраны закусил губу, коротко мотнул ладонью: «всем назад!». Проклятый урус прав… Нападение на посольство, прибывшее для важных переговоров, без соизволения самого Ахмат-хана… Действительно, лучше сразу погибнуть от московитской сабли.
— Ждите, я доложу! — прорычал Новруз.
Они стояли перед Ахмат-ханом, трое урусов. Молодые, здоровые парни, и на поясах у них нагло, невозможно нагло сверкали серебром и самоцветами сабли и кинжалы в богато украшенных ножнах. Ахмат уже не помнил, когда в последний раз видел в своём стане вооружённого уруса. Да и видел ли? Урусы всегда были безоружны, или связаны, или на коленях с заломленными назад руками…
— Привет тебе, великий хан Ахмат, от государя и великого князя Московского и всея Руси Ивана Васильевича! — произнёс приветствие посол.
Дастархан перед великим ханом ломился от яств, но сегодня Ахмат не собирался усаживать за него наглых московитов. Наглецов надо ставить на место.
— Что велел передать мне князь Иван? — умышленно опустив приветствие и сильно умалив титул московского государя, произнёс Ахмат-хан.
— Великий государь велел передать тебе, Ахмат-хан, дабы шёл ты восвояси и забыл навеки дорогу в землю русскую, на Москву.
Ахмад-хан впился взглядом в глаза невероятного наглеца, этого московского выскочки.
— И это всё? Кому доверяет князь Иван вести важные переговоры?
— Моё имя Иван Товарков, хан. Если это важно.
Великий хан мысленно досчитал до десяти, чтобы успокоиться.
— Почему Иван не прислал кого-нибудь позначимее? Хотя бы воеводу…
— Воеводы сейчас делом заняты, Ахмат-хан. Для того, чтобы передать слова сии, государь наш Иван Васильевич счёл меня достаточным.
Проклятый урус не опускал глаз, смотрел не мигая, и почудилось на миг Ахмату, что не глаза человеческие смотрят на него, а медные жерла урусских пушек.
— Князь Иван должен мне дань за семь лет! — почти прошипел хан. — Изъявить покорность должен он и покаяться!
— Не будет ничего того больше, хан, — твёрдо ответил Товарков. — Ни дани, ни покорности. Прошло навсегда то время.
Ахмат-хан побелел от ярости, и уже двинул было рукой, давая знак охране — взять наглецов… В яму, нет, изрубить на куски!
И в этот момент где-то у реки гулко ухнула пушка. Должно быть, конный разъезд ордынцев неосторожно попал в поле обстрела. Из хана будто разом выпустили воздух.
— Вы свободны. Что сказать Ивану, я подумаю.
Спина ныла, и Овсей поплотнее закутал её шарфом — застудишь, потом не работник…
В кромешном мраке ноябрьской ночи земляной вал, полукольцом охватывающий орудийную площадку, виднелся смутно, колья же рогаток же и вовсе были не видны. Да, вчера они славно потрудились, этакую прорву земли перекопать! Да ещё и подмёрзнуть успела землица сверху… Ну ничего, Бог даст, не пропадут труды зря…
Из шалаша, срубленного позади орудийной площадки, раздавался храп — товарищи Овсея спали вповалку, прямо в шубах и сапогах, иначе замёрзнешь… Тут и там мелькали огни, перекликались часовые.
Позиция, на которую поставили сильную летучую батарею, была на стыке костромского и ярославского полков. Вообще-то батарея Петра Собакина была летучей, и двенадцать лёгких орудий обычно обходились без укреплённой позиции, появляясь в нужном месте в нужное время. Однако с воеводами не спорят, как сказано, так и стоять надобно. Оно и лучше, конечно, в земляном укрытии. А если что, так всегда сняться можно, кони-то рядом…
Небо между тем понемногу начало сереть. Рассвет занимался медленно и неохотно, будто в склянку с чернилами кто-то по капле доливал молоко. Ещё немного стоять, подумал Овсей, притопывая ногами, чтобы согреться. Вообще-то пора бы уже определиться хану Ахмату, либо туда, либо сюда, а то, как в той притче, пар-то выходит… Или до весны тут стоять придётся?
В предрассветных сумерках перекликались голоса, тёмным пятном проскакал всадник, передвигаясь мелкой, осторожной рысью — не поломать бы сдуру ноги коню… Что-то случилось, подумал Овсей, похлопывая себя по плечам. Однако, морозец неслабый под утро… Да что у них там?
Серый ноябрьский рассвет всё-таки разогнал кромешный мрак, уже были видны и рогатки, и поле перед позициями. Видно было также, как меняют караул у соседей. Всё, моя смена кончилась, подумал Овсей…
Галопом подскакал Собакин, осадил коня.
— Всё дрыхнете, сурки?! Вставайте, ребята! Скоро дома будете дрыхнуть! Подъём, говорю!!!
Из шалашей выбирались заспанные артиллеристы, вся батарея.
— Чего шумишь, Петро Иваныч?
— «Чего-чего» — передразнил командир. — Нету татар, ребята! Ушли они, ясно? Вдарились в бега, вместе с ханом своим Ахметом!
Овсей почувствовал, как на лицо его наползает блаженная, дурацкая улыбка. Ушли… Значит, всё?
— Слышь, Овсюха! — хлопнул его по плечу Прохор, улыбаясь во все зубы. — Живём, парень! Перетерпели мы Ахмата!
Овсей хотел ответить, и не мог — что-то будто застряло в горле.
Перетерпели…Всё будет ещё на Руси, и морозы, и вьюги. Однако мрак кромешный, похоже, кончился.
КОНЕЦ
04. 04. 2008 Челябинск.