Еж, тень, мастер перевоплощения, растворился в клубах пара и перегара зловонной таверны "Ржавый Котел". Его цель – извозчики, вечно коротавшие время за дешевым пойлом и вечно знавшие городские пересуды. Он подливал, поддакивал, кивал на страхи про Эшбахта, пока язык одного, особенно нагрузившегося, не развязался окончательно. — Возил надысь... к Спасовскому, к задним дверям... Господин с госпожой – важные такие, молчаливые, в дорогих, но пыльных платьях... Лица – ну, бледные, знаете, как у всех нынче от страха... А слуга... — Тот, захлебываясь мутным пивом, хрипел о странном рейсе. — Извозчик понизил голос, озираясь, хотя вокруг гомонила пьяная толпа. — Слуга-то... глаза, приятель, как стеклянные... глядит сквозь тебя, не мигает. И холодок от них шел... аж мурашки. Сам Спасовский встречал – трясется, как осиновый лист, еле ключ в замке повернул...
— Этого было достаточно. Не "ледяные господа", а слишком бледные, слишком тихие, со стеклянным взглядом слуги и хозяин, дрожащий не от холода – от страха. Кусочки головоломки начали сходиться.
Наблюдение за домом Спасовского велось методично. Сыч, чья сила была не в сверхъестественном нюхе, а в терпении и знании людских слабостей, выбрал позицию у сточной канавы за особняком не для мистических прозрений, а по практическим соображениям: здесь было темно, вонь отбивала охоту у стражников подходить близко, а вид на задний двор и вход в складское помещение был отличным. Он часами лежал в грязи и тени, недвижимый, как камень, отмечая каждую мелочь. Окна склада – наглухо закрыты ставнями, хотя на дворе стояла духота. Слуги, выносившие ведро с помоями, крались мимо этой двери на цыпочках, бросая на нее быстрые, испуганные взгляды. Ни смеха, ни громких разговоров из глубины дома – только приглушенный, напряженный шепот.
А потом он увидел их. Вечером, когда сумерки сгустились в сизую мглу, задняя дверь склада приоткрылась. Вышла пара – мужчина и женщина в добротной, но немодной одежде. Со стороны – просто гости. Но Сыч, с его вниманием к деталям, отметил неестественную плавность движений, отсутствие суеты или оглядки на слуг. Они медленно прошли по краю двора, как бы прогуливаясь, но их глаза... глаза скользили по стенам, по крышам, оценивающе, расчетливо, без интереса к цветам в кадках или закату. Как часовые, проверяющие периметр. И когда мужчина на мгновение повернулся, лунный свет упал на его лицо. Оно было бледным, но не мертвенно-белым, а скорее восковым, а взгляд... тот самый стеклянный, лишенный живого блеска, взгляд, который описал извозчик. Это совпадало со слухами о "тихих господах" и дрожащем Спасовском. Слишком много совпадений для простой случайности.
Прямых доказательств не было. Ни сверхъестественного запаха тлена, хотя вонь канавы надежно перебивала бы все, ни ауры холода - духота ночи была всепоглощающей. Была логика и наблюдение. Розыскной метод Сыча сработал: поведение хозяина дома - страх, поведение слуг - избегание сарая, тишина, свидетельство извозчика - описание гостей и слуги с "стеклянными" глазами, и наконец, собственное наблюдение за неестественными, слишком расчетливыми "гостями", чья бледность и взгляд выдавали не болезнь, а нечто иное. Тельвисы не были призраками или ледяными статуями; они были мертвецами, неотличимыми от живых людей, но их маска имела трещины, видимые для опытного, лишенного предрассудков взгляда. И самое главное – все улики указывали на склад. Логово графов Тельвисов, их демона-прислужника или хозяина Виктора и, вероятно, ведьмы Агнешки было найдено. Старым добрым сыском. Теперь можно было готовить ловушку.
Колодец истины
Туллинген, обманутый и ограбленный, погрузился в тревожный, беспросветный мрак. Городские огни горели скупо, боясь привлечь внимание незримых врагов, а воздух, густой от всеобщей паники, казалось, сам давил на грудь. В этой удушливой темноте, среди теней, длиннее и чернее обычного, двое агентов Волкова замерли в тени развалившейся конюшни напротив заднего двора особняка Спасовского.
Сыч, неподвижный и всевидящий, следил за патрулями стражников, чьи факелы метали неровные, нервные блики на покосившиеся стены. Его пальцы сжимали маленький сверток – смертоносный дар Агнес – "Сон Смерти", изощренная смесь токсинов и трав, способная погрузить живое тело в глубокий каталептический ступор: дыхание становилось поверхностным и незаметным, кожа холодела до мраморной бледности, исчезала реакция на боль – полная, пугающе достоверная видимость кончины. Еж, худой и невзрачный, как сама грязь под ногами, впитывал ритм ночи: отдаленные крики пьяниц, скрип флюгера, уханье городской совы – все, что могло прикрыть малейший его звук. Цель была в двадцати шагах: старый, обложенный потемневшим камнем колодец во внутреннем дворике, единственный источник воды для всей челяди и самого перепуганного барина.