– Как твое имя, воин? – спросила Оливия, присаживаясь на табурет. Ее тихий голос заставил его вздрогнуть.
– Й... Йохан, Ваша Светлость, – прошептал он, пытаясь повернуть голову. – Из ополчения деревни Кирхдорф.
– Твоя жертва не забыта, Йохан, – сказала Оливия твердо. Она положила руку поверх его горячей, сухой ладони. Он сжал ее с неожиданной силой. – Земля помнит своих защитников. Ты получишь пенсию. Скромную, но гарантированную. И протез. Мы найдем мастера.
Слезы выступили на глазах парня.
– Пенсия? Протез? Но... казна ведь пуста, ваша светлость? – пробормотал он недоверчиво.
– Казна будет наполняться, – ответила Оливия, глядя ему прямо в глаза. – Начиная с помощи тем, кто ее обеспечивал своей кровью. – Она подняла голову, обращаясь ко всей палате: – Сегодня привезут теплые одеяла, чистые бинты. Аптекари города поставляют лекарственные травы по моему распоряжению. Это не милостыня. Это долг Винцлау перед вами.
Она обошла других: выслушала старика, кашляющего кровью, пошутила с бойким парнишкой, лишившимся пальцев, но не духа. Возле одного из коечных мест фрау Хельга тихо сказала:
– Вот этот, ваша светлость... Готфрид. Ранен в голову. Не говорит, почти не двигается. Родных нет. Лежит здесь дольше всех.
Оливия подошла. Глаза старика были мутными, но, казалось, на мгновение осознанными. Она наклонилась.
– Держись, Готфрид, – прошептала она. – Ты не забыт. – Она взяла его руку, холодную и безжизненную. – Сестры будут ухаживать. Теперь у них есть для этого средства. – Она кивнула фрау Хельге, которая лишь молча поклонилась, но в ее взгляде появилось что-то новое – не просто формальное уважение, а тень признательности.
Уходя, Оливия услышала шепот за спиной:
– Говорила, она слабая, после плена... А глянь-ка! Вошла сюда, как в бой...
– Обещала Готфриду... Не бросит старика. Может, и правда наша?
Ратуша. Не Обещания, а План.
Зал заседаний ратуши гудел, как потревоженный улей. Старейшины цехов – кожевники, оружейники, ткачи, каменотесы – стояли кучками. Лица были настороженные, недоверчивые. Слухи о "проклятии" и "женской слабости" сделали свое дело. Когда открылась боковая дверь, и вошла Оливия в сопровождении бургомистра Кримля, гул стих, сменившись тягостной тишиной. Она прошла к кафедре, ощущая тяжесть их взглядов – выжидающих, скептических, местами враждебных.
– Мастера Швацце! – ее голос, усиленный акустикой зала, прозвучал громко и четко, заставив вздрогнуть даже угрюмых седеющих мужей. – Я знаю, о чем вы шепчетесь на рынках и в тавернах. О пустых складах. О станках, что ржавеют без дела. О долгах, что давят, как жернова. О том, что война кончилась, а мира для ваших цехов – нет.
Тишина стала еще глубже. Они не ожидали такой прямоты.
– Швацц не рухнул под ударами врага, – продолжала Оливия, обводя взглядом зал. Ее глаза остановились на коренастом кузнеце с руками, покрытыми шрамами от ожогов. – Он выстоял. *Вы* выстояли. Но теперь враг иной – безработица, нищета, отчаяние. И я не пришла сюда, чтобы бросать вам подачки из окошка кареты! – Голос ее зазвенел сталью. – Я пришла говорить о деле.
Она взяла со стола свиток – символический, но жесту придавший вес.
– Первое: льготы на ввоз сырья. Медь для литейщиков? Дуб для бочаров? Шерсть для ткачей? Пошлины будут снижены вдвое на год. Начало – со следующего месяца. – В зале прошел шум удивления. Кримль кивнул, подтверждая.
– Второе: новые рынки. – Оливия повернулась к худощавому старшине ткачей, чья гильдия страдала больше всех. – Ваши сукна славятся качеством, маэстро Герстнер? Почему бы им не украсить двор не только нашего герцога, но и курфюрста Бранденбурга? Мои доверенные люди уже ведут переговоры о контрактах. Ваши образцы будут представлены в Вильбурге через неделю.
Герстнер открыл рот, потом резко закрыл, лишь кивнув, глаза его загорелись деловым азартом.
– Третье: порт, – Оливия посмотрела на представителей корабелов и торговцев. – Он будет очищен от контрабандистов и бюрократических рогаток. Новый таможенный устав, упрощающий процедуры, уже готов. Его подпишет бургомистр Кримль на следующей неделе. Швацц должен стать воротами для товаров, а не болотом, где они тонут!
Поднялся шум одобрения. Но один голос, грубый и насмешливый, прозвучал из угла:
– Хорошие речи, Ваша Светлость! Да только казна пуста! Где деньги на все эти льготы да посольства? Или герцог Ребенрее заплатит за наши сукна?
Оливия не дрогнула. Она знала, что этот вопрос возникнет.
– Казна пуста *сейчас*, – парировала она, глядя прямо на скептика, старшину красильщиков. – Но она наполнится, когда ваши цехи заработают в полную силу, когда пошлины от честной торговли потекут в нее ручьем, а не каплями от контрабанды! А герцог... – она позволила себе тонкую улыбку, – он не будет платить за ваши сукна. Он будет их *покупать*. Потому что они – лучшие. И потому что Швацц, под моим правлением и его покровительством, снова станет *звонкой монетой Империи*! А вы – ее гордостью и опорой!