Он сознательно опустил слова "демон", "колдовство", "потустороннее". Он делал ставку на рациональный страх Лерхайма перед реальной угрозой стабильности. Говорил на языке, понятном прагматику: враг, разрушение, хаос, угроза миссии. Лерхайм слушал, не прерывая, не моргнув. Его длинные, аристократичные пальцы медленно постукивали по резной ручке кресла – единственный видимый признак напряженной работы мысли.
- Тельвисы... – протянул он. - Да, их падение было стремительным и... жутким. Вы считаете, их месть добралась сюда? И использует... необычные средства? Он тщательно подбирал слова, избегая запретных терминов, но вопрос витал в воздухе, густой, как дым от курильниц Агнес.
- Я полагаю, граф, – ответил Волков, наклоняясь чуть вперед, чтобы его слова звучали весомее, – что игнорировать эту угрозу – все равно что оставить ворота крепости распахнутыми настежь перед озверевшей ордой, зная о ее приближении. Мы рискуем не только маркграфиней. Он сделал ударение. - Мы рискуем стабильностью всего Винцлау – земли, которую герцог Ребенрее считает сферой своего влияния. Мы рискуем репутацией самого герцога, который доверил вам эту деликатную миссию по наблюдению и... стабилизации. Еще одно ударение. - И, в конечном счете, – Волков слегка понизил голос, делая его интимно-опасным, – успехом вашего собственного дела здесь. Ударение на последнем было едва уловимым, но точным, как прицельный выстрел. Он говорил о карьере, о доверии сюзерена, о личном триумфе или провале Лерхайма.
Лерхайм наконец отпил вина. Долгое, тягучее молчание повисло в комнате, нарушаемое только мерным тиканьем часов и треском поленьев. Его взгляд стал непроницаемым, устремленным куда-то вдаль, будто он оценивал невидимые шахматные доски, расставленные по всему Винцлау и за его пределами. Потом он медленно, как бы с внутренним усилием, кивнул. Решение было принято не из веры, а из холодного расчета.
- Рациональных доказательств... объективных, осязаемых, – нет, – признал он, его голос оставался ровным. - Но атмосфера во дворце... – он жестом обозначил пространство вокруг, включая и весь Шацц, – ...она гнетущая. Страх – не притворный, не инсценированный Брудервальдом. Он витает в воздухе, оседает на камнях, читается в глазах слуг. И питает он, этот страх, в конечном итоге, только Клику Брудервайльда, давая им козыри для манипуляции. Он поставил бокал. - Что вы предлагаете конкретно, барон? Какие ваши действия в этой... нестандартной ситуации?
- Бдительность, – немедленно откликнулся Волков. Слово прозвучало как военный приказ. - Точечная, беспощадная и постоянная. Доверять только тем, кто проверен кровью на поле боя или годами безупречной службы. Жестко, вплоть до карательных мер, контролировать любую болтовню, любые слухи среди слуг, солдат гарнизона, мелких чиновников. Паника – наш союзник врага. И... – он сделал паузу, зная, что сейчас произнесет ключевое, – ...дать мне и моим доверенным людям свободу рук для выявления и уничтожения этой заразы. Без объяснений перед каждым чиновником, без согласований на каждом шагу. Ради общего блага. Ради сохранения Винцлау. Он подчеркнул последнее, делая ставку на высшую цель.
Лерхайм замер. Его взгляд, холодный и аналитический, скользнул к глубокой тени в углу комнаты, где, казалось, витал незримый дух Мейера, фиксирующий каждое слово, каждый жест для будущих донесений в Вильбург. Треск полегьев на минуту прекратился, и тишина зазвучала вдруг оглушительно громко. Наконец, граф выдохнул почти неслышно:
- Свобода рук... – он произнес слова с ощутимой осторожностью, – ...в разумных пределах, генерал. – Он подчеркнул "разумных". – И с одним неукоснительным условием: я должен быть немедленно и полностью информирован о любых ваших действиях, которые могут иметь... публичные последствия. Шум, скандал, привлечение внимания черни. Или которые касаются лиц определенного статуса. Он имел в виду не только членов Клики Брудервальда, но и своих людей, и, возможно, колеблющихся дворян. - Паника или публичный скандал сейчас – смерти подобны. Мы должны сохранить видимость порядка, лицо власти. Любой ценой.
Это не был союз. Это было хрупкое перемирие, заключенное не на поле брани, а в душном кабинете. Признание существования общего, необычного врага. Лерхайм дал мандат действовать в тени, ценой частичной прозрачности и узких, как лезвие бритвы, рамок. Его поддержка была обусловлена исключительно прагматизмом и угрозой его собственной миссии.