Волков склонил голову в коротком, но ясном согласии. - Принято, граф Лерхайм. Он поднял свой бокал. Лерхайм, после едва заметного мгновения замешательства, последовал его примеру. Хрусталь звонко стукнулся – сухой, лишенный тепла звук, больше похожий на скрежет оружия, чем на тост. Вино было выпито не в знак дружбы, а как скрепление холодного, расчетливого договора. Не доверием, а взаимной выгодой и обоюдной угрозой.
Когда дверь за Лерхаймом тихо закрылась, Волков подошел к высокому стрельчатому окну. Город Швацц внизу тонул в синеватых сумерках, уличные огоньки зажигались, как редкие звезды в предгрозовой мгле. Где-то там, в этих сгущающихся тенях переулков, среди толпы или за стенами богатых домов, рыскал Виктор. Но теперь у Волкова появился крошечный плацдарм, клочок пространства для маневра, отвоеванный у политической целесообразности ради войны с тенью. Это было немного, но неизмеримо лучше, чем пассивное ожидание удара.
Он почувствовал легкий, знакомый горьковато-пряный запах, пробивающийся сквозь запах воска и кожи, – Агнес обходила покои, проверяя свои мешочки-ловушки у порогов. Щит из трав и стали, из оберегов и холодного расчета, был готов.
Оставалось только ждать следующего удара. Или нанести свой.
Глава 30. Страх – Оружие Точечного Действия
Тишина в кабинете казначея Амциллера была гнетущей, нарушаемой лишь нервным постукиванием его холеного пальца по полированному дубу. Утренняя почта принесла не ожидаемые векселя или прошения о субсидиях, а листок плотной бумаги. Без подписи, с цифрами, выведенными аккуратным, безличным почерком, жгучую правду которых он узнал сразу:
Сумма текущего долга перед "Золотым Якорем": 8,450 талеров. Срок окончания льготного периода: 14 дней.
Основные кредиторы: Мастер Ганс Брюкнер (цех каменотесов), Госпожа Ильза Форбек (вдова, ростовщик).
Рекомендация: Сократить неотложные расходы. Значительные траты в последнюю неделю (жемчужное ожерелье, бочка альзасского) привлекут нежелательное внимание.
Амциллер скомкал записку, швырнул в камин, но не поджег. Цифры горели в его памяти ярче любого пламени. Восемь тысяч... Брюкнер с его кулаками и связями в гильдиях, Форбек с ее безжалостными коллекторами, способными не просто разорить, но искалечить... Он резко дернул за шелковый шнурок колокольчика.
– Отменить немедленно заказ на фламандские гобелены для восточного крыла! – бросил он вошедшему секретарю, стараясь скрыть дрожь в голосе. – И передай повару: прием в среду будет... скромным. Крайне скромным. Хлеб, сыр, одно мясное блюдо. И никакого альзасского!
В тот же день, выходя из наемной кареты у неприметного здания цеха красильщиков - одна из его "тихих" инвестиций, майордом Вергель замер. В толпе грузчиков он узнал лицо. Йост. Муж Марты, той самой молодой горничной из Западного крыла, чьи "утешения" стали для него опасной привычкой. Йост не бросился вперед, не заорал о бесчестии. Он просто стоял, опираясь на тяжелый дубовый посох – тот самый, что мешал краску в чанах. Его взгляд, тяжелый, как свинец, и немой, как могильная плита, встретился со взглядом Вергеля. Ни угрозы, ни слова. Только холодное, всепонимающее знание. И посох в его мозолистой руке лежал не как опора, а как орудие... ожидающее применения. Вергель поспешно отвернулся, почувствовав, как колени предательски подкосились, а спину пробрал ледяной пот. Вечером, дрожащей рукой, он нацарапал записку Марте: "Встречи невозможны. Крайне опасно. Для нас обоих." Его постыдное утешение внезапно перестало стоить риска.
На следующем заседании ратуши, после обсуждения скучных налогов, бургомистр Кримль непринужденно потягивал вино с бароном фон Рейсдорфом.
– Слышал, наш будущий маркграф, как приедет, порты да таможню в кулак возьмет, – небрежно бросил Кримль. – Говорят, списки уже готовы... контрабандистов да тех, кто с ними в смутное время после войны слишком уж дружил. Санкции – люто! Вплоть до запрета на вывоз товаров для неблагонадежных фамилий. Жаль, иные наши уважаемые бароны с южных угодий так хорошо поднялись на поставках той келленской меди... – Кримль вздохнул с показным сожалением. – Надеюсь, успеют доказать лояльность теперешней маркграфине до его приезда. Слыхал, герцог мнением ее очень дорожит. Особенно насчет... местной благонадежности.
Через два дня барон Рейсдорф, чьи кораблики действительно таскали келленскую медь под носом у таможни, неожиданно отказался подписать новую петицию Брудервальда о "неотложности ландтага". Его примеру последовали еще двое. Их отсутствие на совещании сторонников канцлера стало зияющей прорехой.