Волков нанес визит на следующий вечер. Кабинет Амциллера пахло потом и страхом.
– Ваше время вышло, Амциллер, – Волков бросил на стол папку. В ней лежали копии поддельных ведомостей, показания перепуганных поставщиков, записи о "непоступивших" налогах. – Завтра нунций увидит это. Послезавтра – герцог. Ваш выбор: публичный суд, конфискация всего имущества и каторга в рудниках... Или тихая отставка "по состоянию здоровья" через неделю. Вы публично поддерживаете решение маркграфини отложить ландтаг - заявите о его нецелесообразности и затратности сейчас, а я... теряю этот компромат. Вы сохраняете треть нажитого. Ровно треть. – Он подчеркнул последнее слово.
Амциллер сглотнул. Треть? Это было ничтожно! Но лучше, чем каторга. Его взгляд упал на сейф, где лежали драгоценности. Он попытался выиграть время.
– Мне... нужно подумать.
– Думайте быстро, – Волков встал. – Но помните: попытка бежать или уничтожить документы будет расценена как признание вины. И повлечет... немедленные последствия.
Через три дня Амциллер, бледный как смерть, заявил на Совете, что созыв ландтага сейчас – "неоправданная роскошь для истощенной казны". Брудервальд чуть не хватил удар. Еще через два дня Амциллер "уехал лечиться на воды", оставив казначейство лояльному Оливии чиновнику. Его треть состояния таинственно исчезла при перевозке, но он уже не смел пикнуть.
Глава 31. Тишина Перед Бурей и Разорванные Нити
Два дня прошли в напряженной тишине. Публичные усилия Оливии начали приносить плоды – в городе росло недоверие к словам Брудервальда. Агнес укрепляла защиту, но чувствовала нарастающее давление – демон Виктор затаился, копя силы или готовя новый удар. Волков, с помощью Кримля и верных людей, создавал сеть осведомителей среди слуг и горожан.
Именно эта сеть принесла тревожную весть: одна из выявленных Агнес "помеченных" слуг -горничная, исчезла. Не сбежала – испарилась из запертых комнат в лазарете. На полу остались лишь клочья одежды и... лужа с невыносимо тошнотворным запахом гниющей плоти.
В ту же ночь в покои Оливии пробрался человек. Не убийца с кинжалом, а перепуганный до полусмерти младший писарь из канцелярии Брудервальда. Дрожащими руками он протянул Волкову, которого вызвала Агнес, смятый клочок бумаги.
- Генерал... я... я не хочу умирать как те... – лепетал он, глотая слезы. - ... это найдено сегодня утром на моем столе. Никто не входил...
Волков развернул бумагу. На ней, дрожащими, словно выведенными нечеловеческой рукой буквами, было написано:
"ФОЛЬКОФ. ОНА УМРЕТ ПЕРВОЙ. НА ЛАНДТАГЕ. ИЛИ РАНЬШЕ. ЖДИ. ВИКТОР."
Холодный ужас, острее любой боли под ключицей, сжал сердце Ярослава Волкова. Демон не просто угрожал. Он знал их планы. Он знал, где они слабы. И он назначил время и место. Тишина кончилась. Буря начиналась. Генерал аккуратно взял записку за уголок, глядя в полные ужаса глаза писаря. Теперь они знали наверняка – ландтаг, если он состоится, станет не политическим собранием, а полем боя с демоном из преисподней. И защитить Оливию нужно было не от интриг, а от тени, умеющей разрывать плоть и разум.
Щит и Молот
Трепетный комок страха в лице писаря был немедленно укрыт в каменном чреве гарнизонных казарм, под неусыпным оком Мильке и его самых бесстрашных сержантов. Но пергамент, зажатый в пальцах Иеронима Фолькофа фон Эшбахт, жег куда сильнее любого пламени. Слова, нацарапанные углем или, что страшнее, чем-то иным, въедались в сознание: «Она умрет первой. На ландтаге. Или раньше.» Прямо. Лично. Невыносимо конкретно. Боль под левой ключицей, старый спутник, вспыхнула яростным, всепоглощающим пожаром, смешивая гнев с леденящим, первобытным страхом за Клару. Но генерал не дрогнул. Ни мускулом. Лишь челюсти сжались плотнее, а в глазах, холодных как зимнее озеро, гнев переплавился в непоколебимую сталь решимости. Угроза была брошена. Теперь наступал его ход.
В потайной комнате, скрытой за ковром в кабинете маркграфини, воздух был густ от напряжения и едкого аромата полыни, тлевшей в углу. Волков, Агнес и Оливия – бледная, но державшаяся с поразительным достоинством, подпитанная горьким эликсиром воли от Агнес – стояли над зловещей запиской, брошенной на стол. - Он… здесь, Яро, – прошептала ведьма, кончики ее пальцев едва касались края пергамента, глаза закрыты в мучительном сосредоточении. – Близко. Его ненависть… она пропитала эту кожу. Но это не просто угроза. Это… приманка. Он хочет, чтобы мы запаниковали. Чтобы все силы бросили на щит вокруг Клары, ослепнув ко всему остальному. Чтобы мы забыли думать, забыли искать… Она открыла глаза, в них горел тревожный огонь. - Поваренок. Тот самый, с пятном. Он – фокус. Живая антенна для его силы. Если я смогу… если я сумею достучаться до того, что осталось под тенью, ослабить хватку хоть на миг… Это может дать нам слабину. Шанс. Но мне нужен доступ. И время. Много времени. И это… будет больно. Волков взглянул на Оливию, на ее широко открытые, но не сломленные глаза. - Делай, – его голос был тихим, но не допускающим возражений. – Все, что необходимо. Клара, отныне вы – крепость. Каждый ваш шаг – под невидимым караулом Агнес и моих лучших солдат. Никаких выходов без крайней нужды. Ваша жизнь – главный рубеж. Мы его удержим.