Нунций Висконти и инквизиторы были немедленно проинформированы о случившеся. Бледное лицо нуция побледнело еще сильнее. Он глядел на кусочек пергамента, как на копыто самого Сатаны. Невозмутимые братья доминиканцы начали тревожно шептаться. Наконец нунций сказал, трибунал начнет следствие немедленно. Братья инквизиторы изучат эту записку. Однако, дело настолько серьезно, что я обязан проинформировать Святой Престол. Проведите нас немедленно к людям, отмеченным нечистью.
Пока инквизиторы обследовали пораженного темнотой поваренка, Волков решил осуществить иной план. Знакомство с собаками своего покойного соратника и друга Бертье, показало ему, что собаки обладают чувствами, далеко превосходящими человеческие возможности.Теперь у него в руках находился предмет, которого казались лапы демона. Он немедленно отправился на псарню к Гуаско и изложил свой план. - Да, собачки смогут, подтвердил старый егерьмейстер. Дайте мне один день.
- Но только один, сказал Волков. Другие ищейки тоже хотят наложить свои руки на этот кусок пергамента. Пока они заняты людьми со знаками касания Тьмы, он твой.
Псарня покойного маркграфа Винцлау была образцом порядка и роскоши, немым свидетельством его страсти к охоте. Длинные, чистые ряды деревяных будок под черепичными навесами, выбеленные стены, аккуратно посыпанные песком дорожки. Воздух здесь всегда был наполнен запахом свежей соломы, собачьей шерсти, кожи и – прежде – возбужденного предвкушения погони. Теперь же, в этот пасмурный полдень, над псарней витала иная, тяжелая напряженность.
Гуаско ди Сальвези, егермейстер Швацца, человек с орлиным профилем и руками, знавшими и лук, и соколиную перчатку, и эфес шпаги, стоял посреди тренировочного двора. Его обычно спокойные глаза были жестко сфокусированы. Перед ним на дубовом пне, принесенном специально и служившем импровизированным столом, лежали предметы, от которых веяло ледяным сквозняком иного мира.
Центральным был пергамент. Небольшой, плотный лист, испещренный письменами, которые резали глаз угловатостью, неестественной чернотой и глубиной, будто втягивающей свет. Это было послание Виктора – зловещее обещание смерти Оливии, переданное Волковом Гуаско со строжайшим предупреждением и с помощью щипцов: - Не прикасайся к знакам, старый друг. Эта скверна прожигает плоть и отравляет дух. Даже через толстые перчатки из лосиной кожи, в которых Гуаско держал его сейчас, лист излучал ледяной ожог и смутную, тошнотворную вибрацию. Рядом Агнес, тенью стоявшая чуть поодаль, разложила свои трофеи из Ланна: несколько крупных лоскутов темной, словно промасленной ткани, извлеченных щипцами из серебряной банки. Они сохранили тот неощутимый для обычного носа «след» – сплав гниющей плоти, запекшейся крови, абсолютного страха и глубинно неправильной сущности слуг Тельвисов, не-жизни, вскормленной хтоническим злом Виктора.
— Соединим тени, — прошелестела Агнес, ее голос был тише шелеста соломы под легким ветром. — Смерть приспешников и воля господина. Запах логова и самого зверя. Только так песня станет ясной для их ноздрей. Она взяла щипцами один из лоскутов. Затем, не прикасаясь к демоническим письменам голой кожей, она осторожно прижала лоскут к чистой, обратной стороне пергамента Виктора. Замерла. Ее губы зашевелились в беззвучном нашептывании. Воздух вокруг пня сгустился, стал тягучим. Пергамент под лоскутом на миг вспыхнул тусклым, лиловым сиянием, и лоскут будто впитал его, пропитавшись не только своим собственным тленом, но и леденящей, цепкой сущностью самого Виктора, его демонической печатью в этом мире. Теперь это был уникальный концентрат хтонического зла – «запах» самого демона, усиленный смертью его слуг.
Гуаско сглотнул, почувствовав, как по спине пробежали мурашки. Он кивнул псарю, державшему на сворке крупного, мускулистого бракка с умными, настороженными глазами – одного из лучших потомков легендарной своры старого маркграфа.
— Вперед, Граф, — скомандовал Гуаско твердым, но привычным для пса голосом, указывая рукой на дальний угол двора, куда Агнес только что отнесла и спрятала под пустым перевернутым корытом «заряженный» лоскут.
Пес рванул с места, уши прижаты, нос – веером. Он привык искать дичь – кабана, оленя, медведя. Он пронесся мимо корыта раз, другой, лишь слегка замедлив шаг. Казалось, ничего. Но Гуаско, знавший каждую жилку на теле своих собак, заметил едва уловимое изменение: нос Графа задвигался чаще, напряженнее. На третьем круге пес подошел к корыту вплотную. Вдруг он замер, как вкопанный. Все его тело окаменело. Потом – низкий, протяжный, почти человеческий вой вырвался из его глотки. Шерсть от загривка до хвоста встала дыбом. Он отпрыгнул назад, зарычал – не предупреждающе, а с диким, первобытным ужасом, скаля зубы на безобидное дерево. Он залаял, истерично, отрывисто, пятился, упираясь, не в силах оторвать взгляд от корыта, но и не смея приблизиться. Инстинкт кричал о смертельной угрозе, о чем-то абсолютно враждебном всему живому.