Пес рванул с места, уши прижаты, нос – веером. Он привык искать дичь – кабана, оленя, медведя. Он пронесся мимо корыта раз, другой, лишь слегка замедлив шаг. Казалось, ничего. Но Гуаско, знавший каждую жилку на теле своих собак, заметил едва уловимое изменение: нос Графа задвигался чаще, напряженнее. На третьем круге пес подошел к корыту вплотную. Вдруг он замер, как вкопанный. Все его тело окаменело. Потом – низкий, протяжный, почти человеческий вой вырвался из его глотки. Шерсть от загривка до хвоста встала дыбом. Он отпрыгнул назад, зарычал – не предупреждающе, а с диким, первобытным ужасом, скаля зубы на безобидное дерево. Он залаял, истерично, отрывисто, пятился, упираясь, не в силах оторвать взгляд от корыта, но и не смея приблизиться. Инстинкт кричал о смертельной угрозе, о чем-то абсолютно враждебном всему живому.
— Достаточно! — резко скомандовал Гуаско. Псарь, сам бледный, с трудом отвел дрожащего пса. — Реакция есть, — констатировал егермейстер, обменявшись взглядом с Фолькофым, который наблюдал из тени навеса. Взглядом, полным тревоги и понимания. — Сильнейшая. Теперь... теперь надо научить их не бояться, а ненавидеть и находить.
Последующие дни псарня оглашалась не радостным лаем перед охотой, а странным сочетанием воя, сдавленного рычания и команд Гуаско. Работа была жестокой и методичной. «Заряженные» лоскуты прятали все изощреннее – в соломе, на ветвях деревьев за оградой, в старых норах. Собак, охваченных паникой, лишали пищи, пока голод не пересиливал ужас, и они, дрожа всем телом, но послушно, указывали на источник сдавленным визгом или неподвижной стойкой. Смелых, чья злоба перевешивала страх, поощряли лучшими кусками. Постепенно, у лучших ищеек, страх стал превращаться в сосредоточенную, холодную ярость. Они учились брать след невидимого, отвратительного врага по капле его инфернальной сущности, запечатленной в смерти слуг и его собственной демонической угрозе. Волков, наблюдая, как элитные охотничьи псы старого маркграфа учатся вынюхивать демона, чувствовал ледяное удовлетворение. Рождалось оружие. Охота на Виктора начиналась.
А пока город готовился стать крепостью, в душной, запертой наглухо каморке гарнизона, пропахшей потом, страхом и едким дымом полыни, Агнес вела свою титаническую, невидимую войну. Подросток-поваренок метался на узкой койке в путах горячечного бреда. Темное пятно на его худой руке не просто виднелось – оно пульсировало, как второе, зловещее сердце, отливая синевой и багровцем под кожей. Агнес, лицо ее было покрыто каплями пота, а глаза горели лихорадочным фанатизмом, окуривала комнату густым, удушливым дымом зверобоя и чертополоха. Ледяные компрессы, пропитанные настоем серебра и дикой мяты, сменялись на его лбу. Она шептала. Не заклинания в привычном смысле, а обрывки теплых, человеческих воспоминаний – якоря для затерянной души: о запахе свежего хлеба из печи матери, о смехе на деревенском празднике, о прохладе реки в летний зной.
Иногда тело мальчика выгибалось дугой в немыслимом спазме, из пересохшего горла вырывался хриплый, скрежещущий рык, полный такой древней ненависти, что кровь стыла в жилах: «Ты ничто, шептунья! Он мой! Плоть, душа – мои! Сгоришь в аду, который тебя ждет! Все сгорит!» Агнес не отступала. Она впивалась пальцами в край койки, ее собственная аура трещала под напором демонической ярости, выжигающей изнутри. Она чувствовала – сквозь адский гул, на мгновения, пробивалась искра. Искра человеческого страха, боли, растерянности. Это была каторжная, мучительная работа, шаг за шагом, отвоевывающая пядь за пядей у бездны. Цена для нее самой была непомерной – с каждым часом силы таяли, а холодная тень Виктора глубже въедалась в ее сущность. Но она держалась. За Яро, чья стальная воля была их осью. За Клару, чья жизнь висела на волоске. За этот крошечный, окровавленный шанс вырвать у тьмы победу перед самым краем пропасти.
Глава 32. Брудервальд. Изоляция и Церковный Гнев
Крушение соратников оставило Брудервальда одного. Слухи, запущенные Кримлем, сделали свое дело: шептались, что Вергель готов сдать его как зачинщика, что Амциллер уже бежал, спасся, бросив других. Мелкие дворяне, вчерашние сторонники, избегали его, как прокаженного. А затем пришло приглашение от кардинала Висконти – "для консультаций по вопросам церковных дел".
В прохладном кабинете нунция пахло ладаном и властью. Висконти был вежлив, но холоден.
– Дорогой канцлер, Святой Престол с беспокойством наблюдает за событиями в Винцлау. Ваше рвение к созыву ландтага... понятно. Но настойчивость, граничащая с принуждением законной правительницы, в момент, когда решается ее брак, благословляемый самим Папой... – Нунций покачал головой. – Это выглядит как смута. Подрыв богоустановленного порядка. Ваши обязанности в вашнм собственном баронском домене, ваша семья с ее проблемами... – он многозначительно посмотрел на Брудервальда, – разве не требуют вашего нераздельного внимания? Политика Винцлау сейчас – дело маркграфини и ее будущего супруга под эгидой Империи и Церкви. Не вам ее решать.