Рядом Агнес, истощенная до предела, но с неугасимым огнем в глазах, смотрела не на толпу, а в темнеющие переулки, где уже сгущались новые тени. - Он сдержит слово, Яро, – тихо произнесла она, едва слышно. – Вернется. Когда мы ослабим хватку. Фолькоф, маркграф Винцлау, кивнул. Его пальцы сомкнулись на эфесе кинжала, скрытого под роскошным камзолом. - Пусть явится. У нас есть трон. И мы будем ждать. Внизу бушевал праздник, оглашая ночь криками радости, но наверху, на балконе победителей, уже веяло ледяным дыханием грядущих бурь. Игра тронов и потусторонних сил не закончилась. Она лишь вступила в новую, более опасную главу. И теперь у маркграфа Фолькофа была своя крепость, своя земля и своя корона, чтобы вести эту вечную войну. Свет Швацца горел ярко, но тьма за его стенами лишь затаилась, выжидая своего часа
Утром он подошел к окну. Оливия гуляла в саду с Ирмой Амалией. Девочка смеялась, гоняясь за бабочкой. Здоровье, жизнь.
Чуть позже Ирма Амалия сидела на низкой каменной скамье под старым липой, старательно вышивая платочек. Рядом, в тени куста сирени, лежали Граф и Геллерт. Не парадные псы на дежурстве, а тени охраны. Граф, более крупный, рыже-пегий, лежал на боку, но уши его – живые локаторы – поворачивались на каждый шорох за воротами, на шаг служанки на галерее. Геллерт, чуткий черно-подпалый, сидел, положив тяжелую голову на лапы, но глаза его, янтарные и невероятно умные, были полуприкрыты – не сон, а глубокая, хищная медитация. Их присутствие было не бронированной стеной, а живой, дышащей сигнализацией, вплетенной в ткань двора.
Ирма отложила пяльцы. Она посмотрела на собак. Не со страхом, который они иногда вызывали у слуг, знавших их истинное предназначение, а с тихим любопытством. Она достала из кармана кусок вяленого мяса – лакомство, выпрошенное у кухонного мальчишки. Негромко, почти шепотом, позвала:
— Граф? Геллерт?
Уши Графа насторожились мгновенно. Голова повернулась. Геллерт открыл глаза. Ни тени агрессии – лишь внимательный, оценивающий взгляд зверя, привыкшего к командам. Ирма осторожно протянула руку с мясом. Граф, не вставая, потянулся вперед, его мощная шея вытянулась как змеиная. Осторожно, нежнейшим движением губы, похожим на поцелуй, он взял лакомство. Его хвост, толстый как канат, едва заметно ударил по плитам – редчайший знак одобрения.
Геллерт подошел ближе. Не спеша. Его движения были плавными, как у большого кота. Он сел перед Ирмой, глядя ей прямо в глаза. Девочка протянула второй кусочек. Геллерт не взял его сразу. Он осторожно ткнулся холодным носом в ее ладонь, обнюхивая не столько мясо, сколько саму девочку. Потом так же аккуратно принял угощение. Ирма засмеялась – тихий, серебристый звук, похожий на звон колокольчика. Она положила руку на широкую голову Геллерта, между ушами. Пес не отстранился. Он лишь глубже уселся, позволяя ей гладить жесткую шерсть. Граф, видя это, перевернулся на спину, подставляя брюхо солнцу – высшая степень доверия и расслабленности в присутствии "своих".
Гуаско, стоявший в арке конюшни, курил трубку. Уголки его строгих губ дрогнули в подобии улыбки. Он видел, как его грозные бойцы, вынюхивавшие демонический тлен, превратились в ворчливых нянек. Но это не делало их менее опасными. Он заметил, как Граф, лежа на спине, одним глазом следил за вороной, севшей на стену. А Геллерт, наслаждаясь поглаживаниями, ухом уловил отдаленный скрип воза за воротами и на мгновение напрягся, оценивая звук, прежде чем снова расслабиться. Их расслабленность была обманчивой, как сон леопарда.
Между девочкой и псами возникла немая связь понимания. Ирма, пережившая тьму болезни, инстинктивно тянулась к этим существам, чувствовавшим тьму иначе, острее. А собаки, выдрессированные на зло, в чистоте и жизненной силе Ирмы находили что-то противоположное, успокаивающее, живительное. Они не просто охраняли ее по приказу. Они приняли ее в свою стаю. Когда Ирма вставала, чтобы пойти к фонтану, Граф и Геллерт вставали вместе с ней, не толкаясь, не путаясь под ногами, а двигаясь рядом, как две мрачные, но преданные тени. Они не виляли хвостами глупо. Их защита была тихой, как шелест их лап по камню, и абсолютной. Гуаско знал: чтобы добраться до девочки, пришлось бы пройти через этих двух молчаливых стражей, чьи клыки знали вкус не только дичи, но и иного, нечеловеческого зла. И эта мысль, в сочетании с детским смехом у фонтана, была лучшим заслоном от тени Виктора, все еще запертой в железной темнице где-то далеко на юге.